Ознакомительная версия.
Он жил в небольшом зимовье, на берегу Индигирки. Я проезжал на оленьих нартах мимо, увидел мерцающие в сумраке огоньки — и попросил погонщика свернуть туда. Я устал от бесконечной санной дороги, от пустынных снегов (уже раскисших и вязких), мне не хотелось ночевать у костра, на сыром, пронизывающем ветру. И я решил теперь провести ночь в нормальной избе… Здесь было всего три дома, и нарты наши остановились у крайнего. Мы вошли. "Нормальная изба" оказалась строением весьма мрачным, сложенным из камней, обмазанных глиной. И обстановка там была самая первобытная. Мебели никакой не имелось. На полу были навалены медвежьи шкуры. В углу дымилась железная печка, а на подоконнике горел жировой светильник. Неровные отблески пламени освещали человека, сидящего в глубине. И я сразу же распознал в нем старого колымского беглеца.
Мы обнялись, разговорились, я забросал его вопросами. И он рассказал, что живет тут давно. Ловит рыбу, ставит капканы на песца и медведя, а также птичьи силки — и ничего, перебивается. Затем и он, в свою очередь, поинтересовался моей судьбою. И так мы толковали, развалясь на шкурах. И я все ближе придвигался к печке; застуженный, насквозь прохваченный ветром, я никак не мог согреться… И потребовал чаю — покрепче, погорячей!
Сопля спохватился, захлопотал. Подошел, хромая, к печке. Пошуровал там. И сказал досадливо:
— Черт, дрова-то почти прогорели… Вот незадача! А в доме — как на грех — ни одного полешка не осталось.
— Так мы сходим, поищем, — сейчас же сказал мой спутник, — молчаливый, угрюмого вида, чукотский парень. И поднялся живо. И я тоже привстал…
— Ладно, сидите, — махнул рукой Сопля, — куда вы — в такую темень? Да и вообще, вы ведь мои гости!.. Я уж сам позабочусь.
— Но как же — ты-то? — растерялся я.
— Как-нибудь, — усмехнулся он. — Соображу…
Он умолк, опустил лицо, собрал морщины у губ. И вдруг воскликнул:
— Эх, была не была! Где наша не пропадала?!
И нагнувшись, быстро отстегнул деревянную свою ногу — и решительным жестом сунул ее в загудевшую печь.
А затем, заваривая чай, мигнул беспечно:
— Не тревожьтесь, голуби! Не пропаду. Вырублю себе новую…
Когда мы, на следующий день, прощались, я тихо сказал ему:
— В прошлом году была объявлена амнистия… Ты об этом слышал?
— Нет, — ответил он так же тихо, — да мне это все равно без пользы. Без разницы.
— Как так, без пользы? Твой побег теперь — прощен… Ты тут одичал, слова понимать перестал. Говорю ж тебе: амнистия! По ней и не такие статьи снимаются.
— Эх, если б только — побег, — пробормотал он, поеживаясь.
— А разве было еще что-нибудь?
— Было. В том-то и дело! — Он закурил, затянулся со всхлипом. — Понимаешь, мы тогда долго плутали, чуть с голоду не подохли. Ну и вот — одного паренька…
— Что? — спросил я, мгновенно напрягаясь, настораживаясь. И уже догадываясь кое о чем, но не желая верить страшной этой догадке… — Что вы с ним сделали?
— Ну, попросту говоря, — съели.
Он произнес это с мягкой, чуть смущенной улыбочкой. Но улыбался только рот, глаза его были холодны и странно неподвижны. Какое-то мгновение он смотрел на меня, не мигая. Потом добавил:
— И вся беда в том, что вскоре после этого мы нарвались на патруль. Вот тогда-то мне и прострелили ногу. Но это — ладно. Главное, что я второпях обронил свой мешок. А в нем было мясо… жареное… Понимаешь? Уходил я, правда, по болоту, и может, мешок — утоп. Но кто знает? Вдруг его все же нашли? И если так, то я давно уж приговорен… За людоедство ведь вышку дают! И пощады тут не бывает.
Мы разговаривали с Соплей торопливо, в половину голоса. И я думал, что спутник мой, чукча, ничего не расслышал толком, не уловил.
Но, как оказалось, я ошибался. Он уловил все! И часа два спустя, — когда мы уже мчались по размокшей тропе на восток, — он спросил внезапно:
— Этот твой друг — он плохой или добрый? Или он, может, больной? Какой он?
— Не знаю, — сказал я. И это было вполне искренно. — Не пойму.
— Вот и я тоже не пойму! Одного человека съел. А для другого — чтоб только чай вскипятить — ноги своей не пожалел… Это как же?
— Есть русская поговорка, — сказал я со вздохом, — "чужая душа — темный лес". И это очень верно! В людях все намешано, все что угодно. Поди разберись в них, пойми… Мы сами себя-то не всегда понимаем, а что уж говорить — о других?!
До Певека оставалось теперь уж недалеко. Но все-таки следовало торопиться! Весна наступала неудержимо. И я, к тому же, двигался навстречу ей. А на пути моем лежало еще несколько рек, и среди них — знаменитая Колыма.
Я двигался навстречу полярному дню, и с каждой пройденной верстою день разгорался все ярче, и меркнул все медленней и неохотней… И в тот момент, когда я увидел, наконец, Колыму — была уже настоящая весна! Над речною дельтой тянулись, крича, лебединые косяки. Берега очистились от торосов. И в мутных, вздувшихся водах отражалось незакатное солнце.
Колыма! Я знал эту реку давно. Ведь именно здесь находился зловещий «Дальстрой», — одно из самых крупных лагерных управлений. Великое княжество потаенной чекистской империи "Гулаг".
Здесь я когда-то и встретился впервые с Соплей.
И оба мы, в общем, пробыли в лагерях «Дальстроя» недолго. Он ушел в побег, а я — на этап, на "большую землю"… Но все места эти я запомнил накрепко. И сейчас мне было интересно взглянуть на Колыму глазами вольного человека — увидать ее как бы в ином, новом свете… Интересно, несбыточно, дивно!
Я остановился в большом приморском селе Амбарчик. Поселился в гостинице. И с недельку отдыхал, после долгого пути. Разглядывал окрестности, наслаждался комфортом.
Наслаждался им — по праву. Теперь я мог себе это позволить. Я ведь покинул Якутию не с пустыми руками. В заплечном моем мешке лежала дюжина шкурок — песцовых и куньих — и ими я расплачивался за все услуги.
И чувствовал себя, как купец, богатым и красивым…
* * *
Богатому — хорошо! К нему все тянутся, его все любят… Я быстро в этом убедился, прибыв в Певек и связавшись с портовыми бичами.
По-английски «бич» — означает пляж, песчаную отмель. А на международном морском жаргоне — это человек, оказавшийся на мели… В сущности, я сам был всю жизнь таким вот бичом! Но эта публика вообще-то разношерстная, тут имеется немало разновидностей. Есть к примеру, бичи—профессионалы, постоянно обитающие не в море, а на «мели», в портовых кабаках. На Юге таких, кстати сказать, множество. Одесса буквально кишит ими. В дальних же, северных, холодных портах, бичей — не густо. Но, как бы то ни было, они водятся всюду! Они словно бы принадлежат к широко разветвленной, подпольной секте "морских паразитов' . Многие моряки сравнивают их с "водяными вшами". (Вши эти живут на коже моржей — и могучие звери не могут от них избавиться. И чем быстрее плывет обеспокоенное животное, тем глубже въедаются вши в его плоть!) «Профессионалы» такого сорта — пронырливы, хитры и безжалостны… Однако некоторую пользу можно все же извлечь и из них. Шныряя по берегу, они знают здесь все. Они лучше любого диспетчера осведомлены обо всех швартующихся судах. И могут (конечно, за доброе угощение) дать свежую информацию и свести с нужными людьми.
Ознакомительная версия.
