Очень интересно проходила «среда» с елкой. Привозилась большая елка, которая украшалась так: игрушек на ней не было. На елку вешалось все, что приносили художники и гости: бутылки вин, колбасы, головки сыра, конфеты, яблоки, папиросы. Однажды повесили даже поросенка. Затем все это разыгрывалось в лотерею и возвращалось на стол, водворение на стол каждого предмета с елки сопровождалось гимном «Недурно пущено». Была еще «среда» особая — обжорная. Опять приносили кто что хотел и мог из съедобного. От «среды» полагалось только вино и хлеб, все остальное доставлялось самими членами. Здесь всегда необыкновенную изобретательность проявлял Синцов. Он принес однажды клетку, составленную из четырех батонов, а в ней висела баранка и жареная тетерка, облаченная в перья жар-птицы, им самим сделанные».
В это развеселое сообщество входили живописцы самого первейшего разряда — Левитан, Юон, Суриков, Репин. А среди «сочувствующих» — Бальмонт, Брюсов, Бунин, Волошин, Комиссаржевская, Шаляпин и, конечно, наш герой.
Кстати, сам Владимир Алексеевич мог выпить очень много алкоголя, но при этом выпивох не жаловал и относился к ним презрительно. Вот, к примеру, одна из его зарисовок: «Вот против меня винная лавка. Около нее стоит вереница человек в сто испитого, полуоборванного народа в ожидании, когда отопрут дверь и можно будет юркнуть под желто-зеленую вывеску… Ждут и дрогнут…
— Сорокамученики! — бросает им проезжающий извозчик, и его «сорокамученики» осыпают площадной бранью…
Наконец «сорокамученики» врываются в отверстые врата чаянного рая, и картина меняется…
Через несколько минут на улице, около лавки, начинается хлопанье ладонью «казны, чтобы пробка выскочила», и «сорокамученики» задирают головы кверху и льют себе в горло «монополию» из «мерзавчиков» и «жуликов»…
А потом, бывает, и сами тут же валятся, отравившись с голоду да без закуски…»
Правда, та заметка посвящалась введению нового закона — «монополии» на крепкий алкоголь. Но отношение нашего героя к забулдыгам очевидно.
* * *
В 1908 году дочь Гиляровского Надежда выпустила свою первую книгу — перевод «Джунглей» Киплинга. А спустя четыре года вышел ее поэтический сборник.
Владимир Алексеевич радовался Надиным успехам еще больше, чем своим. И посвятил ей трогательное четверостишие:
Я начатых не кончил дел,
Не завершил своей мечты,
И песни те, что не допел,
Одна допеть сумеешь ты.
С годами Гиляровский делался все более сентиментальным.
* * *
В 1909 году «вся Москва» отмечала открытие памятника Николаю Васильевичу Гоголю — одному из кумиров нашего героя. Само это, казалось бы, нехитрое и протокольное событие сопровождалось множеством деталей в абсолютно гоголевском духе. В «Комитет по сооружению памятника» вошел некий член по фамилии Нос. Власти то и дело изменяли место, на котором следовало ставить изваяние. Сначала — Театральная площадь, после — Страстной бульвар, затем — Никитский. Скульптор Николай Андреев украсил постамент сюжетами из гоголевской прозы, причем подобралась весьма своеобразная компания моделей. Коробочку лепили с сестры Николая Васильевича, а Тараса Бульбу — с нашего героя, с Гиляровского.
Перед открытием в газетах появлялись объявления такого рода: «Окна на торжество Гоголя сдаются, открытый вид, Арбатская площадь, дом Голикова, трактир Григорьевой, телефон 111-36».
Открытие обставили торжественно. На нем впервые исполнили «Гоголевскую кантату» композитора М. М. Ипполитова-Иванова, написанную специально к этому событию. Правда, трибуны для почетных гостей в последний момент сочли ненадежными и пользоваться ими запретили — всем пришлось стоять. По этому поводу говорили: «Городская управа всех на ноги поставила». Из-за жуткой давки некоторые депутации не смогли возложить венки к памятнику. Зарегистрировали около 40 случаев обморока среди школьников.
На всякий случай в день открытия в окрестностях была запрещена продажа спиртных напитков в розлив.
А разнообразие мнений поражало.
Один из очевидцев вспоминал о церемонии открытия: «Первое впечатление этой почти страшной фигуры, прислонившейся к грубой глыбе камня, точно ударило. Большинство ждало образа, к которому привыкло… И вместо этого явно трагическая, мрачная фигура; голова, втянутая в плечи, огромный, почти безобразящий лицо нос и взгляд — тяжелый, угрюмый, выдающий нечеловеческую скорбь… В сумерках и лунной ночью он будет прямо страшен, этот бронзовый великан на Арбатской площади, замерзший в позе вечной думы».
Писатель Борис Зайцев поведал о церемонии в очерке «Гоголь на Пречистенском»: «Открывали памятник в сырости, холоде, липы едва распустились. Трибуны окружали монумент. Народу много. Помню минуту, когда упал брезент и Гоголя мы наконец увидели. Да, неказисто он сидел… и некий вздох прошел по толпе».
Философ В. В. Розанов писал в заметке «Гоголевские дни в Москве»: «Памятник хорош и не хорош; очень хорош и очень не хорош».
А Лев Николаевич Толстой сказал: «Мне нравится: очень значительное выражение лица».
Точнее же всех выразился Гиляровский. Он написал после открытия монумента всего две строки:
Гоголь сгорбившись сидит,
Пушкин Гоголем глядит.
За этот экспромт Гиляровский получил в литературно-художественном кружке премию — бутылку вина. Хотя, в общем, заслуживал большего. Ведь позировал скульптору Н. Андрееву для постамента и он — с него, как уже говорилось, слеплен Тарас Бульба, и его дочка Надя — с нее слеплена Оксана.
Кстати, это не первый опыт нашего героя в качестве модели — он уже позировал И. Репину для «Запорожцев, пишущих письмо турецкому султану».
Фигурировал в экспромтах Гиляровского и памятник Пушкину.
На рубеже XIX—XX веков у памятника Пушкину часто прогуливался литератор Дмитриев, немного похожий на Александра Сергеевича. На этот счет Владимир Алексеевич сочинил четверостишие:
Весь мир не много б потерял,
А москвичи умнее б стали,
Когда бы Дмитриев стоял на пьедестале,
А Пушкин по Москве гулял.
Не обошел он и тот факт, что памятник был одинаково хорошо виден из окон двух известнейших в Москве квартир — обер-полицмейстера Козлова и отнюдь не либерального редактора «Московских ведомостей» Каткова. На сей счет Гиляровским было писано:
…Как? Пушкин умер? Это вздор!
Он жив. Он только снова
Отдан под надзор
Козлова и Каткова.
* * *
С годами наш герой стал совершенно другим человеком. Мудрым, добрым, отзывчивым и деликатным. Иной раз к нему в дом приходили голодные, малознакомые люди, смущаясь, просили в долг денег. И Владимир Алексеевич практически всегда одалживал нужную сумму, естественно, не веря в то, что эти деньги ему когда-нибудь вернут. А на конфузливые извинения отвечал:
