— Во-первых, они не верят, что я отдам такой приказ, а во-вторых, если бы это и произошло, Маркес был бы счастлив. Мы стали бы равны…
— И ты не можешь их остановить?!
— Нет, Маргарита, не могу.
— Но мне сказали, что арестованы эти женщины… мать Маркеса и жена Сулоаги?
— Так что же? Даже если бы мы решили стать зверями, это не принесло бы нам пользы, дорогая. К счастью, Маргарита, к счастью, злодейство не приносит пользы тем, кто исповедует добродетель. Тысячи врагов сейчас в наших руках. Но, убив их, мы только повредим себе и делу… С этим ничего не поделаешь. От злодейства выигрывают только злодеи. У нас нет закона, который обвинял бы этих двух женщин. Их причастность к похищению дона Мельчора никем не доказана. Причинив им зло, мы сами станем преступниками…
— Что же делать? Что же делать?
— Не знаю. Если бы они хотели выкупа, мы заплатили бы. Но они хотят крови. Отвечать кровью невинных на кровь невинного мы не можем.
Дон Мельчор, дон Мельчор… Если бы не этот злосчастный договор, он был бы сейчас в Мехико.
Тогда, в Гвадалахаре, когда объявили, что их скоро расстреляют, дон Мельчор, печально усмехаясь, писал завещание в записной книжке… В Акатлане, под пулями солдат Ланды, он спорил с Валье о проблеме необходимости. О чем он будет говорить со своими палачами?..
Сарагоса и Валье мечутся, пытаясь собрать несколько тысяч солдат для облавы на Маркеса. Но нет денег, нет денег… Большую партию оружия пришлось вернуть из Веракруса обратно в Новый Орлеан. Нечем заплатить… Правительство заняло миллион песо у ростовщиков…
Две трети таможенных сборов уходят на выплату процентов по внешнему долгу… Эти деньги дали бы возможность оздоровить финансы. Но Англия, Франция, Испания… Откуда родилась эта легенда о богатстве Мексики? Так и тянется со времен Кортеса? Глупцы…
Они убьют Мельчора. Они его убьют. Они знают, что делают. Они ждут, что мы расстреляем заложников. Они хотят этого. Тогда — новый взрыв ненависти и мстительности. Тогда к ним начнут снова сбегаться люди…
Боль в груди и тяжесть в затылке.
— Где мой сюртук, Маргарита?
— Нет, они не посмеют это сделать. Хуарес, они не посмеют?
КРЕСТНЫЙ ПУТЬ ПОБЕДИТЕЛЕЙ (III)
Трое суток они двигались на восток. Они ехали огромными пустыми пространствами, где еще недавно дон Мельчор собирал свои гербарии. Иногда они встречали людей. Те узнавали Окампо. Кто не знал его в Мичоакане? Но что эти люди могли сделать?
К вечеру 2 июня 1861 года они прибыли в селение Тепехи дель Рио, в сорока милях от Мехико.
Окампо заперли в маленькой комнате трактира. Он сел на железную кровать, вытянул ноющие от усталости ноги, прислонился спиной к стене и постарался ни о чем не думать.
Окно было закрыто ставнями. Щели ставней светились красным — окно выходило на запад.
Бесконечные пустые земли, которыми они ехали, плыли перед его глазами в радужном пульсирующем сиянии, пересохшие, ожидающие скорых ливней, и густо заросшие травой и кустарниками там, где текли ручьи с гор. Сколько свободных ранчеро могли бы пасти здесь стада, сколько упрямых трудолюбивых индейцев могли бы здесь сеять маис. Если бы разделить все земли… Какой великий свободный народ вырос бы на этой земле… если справедливо разделить ее… Народ свободных землепашцев и скотоводов. И никаких огромных поместий. Равные, но мелкие собственники…
Хуарес понимает это. Хуарес сумеет сделать так, чтобы мечтания стали реальностью… В том и отличие Хуареса от него, Окампо, что Хуарес — человек реальности, а он — человек идеи…
Скоро за ним пришли.
В зале трактира — длинном, прямоугольном, с низким потолком — за одним из столов, тяжелым, темного дерева, сидели двое. Один — с вытянутым костяным лицом и жесткими складками под подбородком. Второй — грузный, со лбом, расширяющимся кверху, выпуклыми, налитыми кровью глазами и большими губами. Оба в генеральских мундирах. Поодаль стоял капитан Кахига.
Они молча смотрели на Окампо. Окампо улыбнулся.
— Не могу сказать, что я рад видеть вас, сеньоры, — сказал он. — Но уж раз вы пригласили меня с такой настойчивостью, то по крайней мере предложите мне сесть. Я устал.
— Шутки неуместны, — скрипуче сказал первый. — Мы не в гости приглашали вас. Скоро вы предстанете перед судом. Вы — преступник.
— В чем же вы обвиняете меня, сеньор Сулоага? — сказал Окампо.
— В том же, как ни странным вам это может показаться, в чем обвиняют вас даже ваши единомышленники. По обстоятельствам извинительным вы не читали последних газет. Могу вам сообщить, что двадцать девятого мая один из депутатов конгресса назвал вас предателем и потребовал тщательного расследования обстоятельств подписания договора о железнодорожной концессии и немедленного вызова вас в столицу.
— Теперь я понимаю, почему мы все время двигались в сторону Мехико. Вы взяли на себя труд доставить меня в столицу?
Сулоага нахмурил редкие брови. Маркес засмеялся, выворачивая губы.
— Вы ошибаетесь, сеньор шутник. Законная власть в Мексике — это мы. Сеньор Сулоага был и остается законным президентом. И мы будем вас судить. А то, что ваши действия возмутили даже этих узурпаторов в Мехико, свидетельствует о несомненности вины.
Окампо пожал плечами.
— Я подписывал договор как министр правительства, а не как частное лицо. Для того чтобы судить меня, нужно выслушать показания моих коллег. Поэтому я предпочел бы перенести прения в конгресс.
— Я бы предпочел, — сказал Маркес, полузакрыв глаза, и его лицо багрово набухло, — я бы предпочел расстрелять вас собственной рукой за то, что вы и вам подобные сделали с Мексикой. Вот что предпочел бы я. И немедленно…
— Нет, — торопливо сказал Сулоага, с некоторым испугом взглянув на Маркеса, — все должно быть по закону! Приговор — только после суда!
Окампо увели.
— Сеньор президент, — сказал Маркес, глядя на неподвижного Кахигу. — У нас ведь есть еще один смертник… Которого мы поймали с почтой… Как быть с ним?
Сулоага помассировал свою жесткую шею.
— Его можно расстрелять без суда, поскольку он взят с оружием.
— Прекрасно! — Маркес встал. Кахига тоже. — Спокойной ночи, сеньор президент.
Ночь Окампо проспал так крепко на железной кровати с толстой циновкой вместо матраса, что, проснувшись, никак не мог прийти в себя. Туман стоял перед глазами, голова была тяжелой, ноги слабыми. Ему дали умыться — он вышел во двор, и часовой полил ему из кувшина.
Тогда он проснулся окончательно, в голове прояснилось.
Ему дали лепешку и миску бобов.
