по Петербургу шляется субъектов в пальто с чужого плеча. Вы сидите за столом, а я подойду к нему и немного попытаю.
Агент поднялся и колеблющейся походкой пьяного человека направился к столику, за которым пил водку подозрительный субъект. Этот агент, Шереметьевский, был одним из наиболее ловких и даровитых чиновников сыскной полиции. Подойдя к столику, Шереметьевский остановился, шатаясь, перед пьяным субъектом.
— Позвольте присесть?
— Зачем? — прохрипел тот.
— Компанию разделить. Кучу я сегодня! Деньги получил, ну и того... кучу! А лицо мне ваше симпатично, друг мой любезный!
— Пожалуй... Садись... — запинаясь, буркнул тот.
— Че... ло... век! Нам пару пива! Желаем мы оное распить с другом-приятелем Федором!
— Какой я тебе Федор? — захрипел подозрительный тип.
— Федор... Непременно Федор! — выкрикнул Шереметьевский.
— Ан нет!
— Ан да!
— Ан Андрей, понял? Андрей, а не Федор!
— Андрей? Да неужто? Ах, шут тя возьми, обознался я! — воскликнул Шереметьевский и незаметно для пьяного мигнул другому агенту.
Тот все понял, встал с места и направился к двери.
— Ну, братец, Андрей Михайлов, давай теперь пиво пить... — продолжал Шереметьевский.
— Опять ты врешь! Не Андрей Михайлов, а Андрей Богданов.
— Богданов? Скажи пожалуйста, опять не туда попал. Извини, мил друг!
Он принялся вести незначительный пьяный разговор. Прошло несколько минут, Шереметьевский взглянул на дверь. Там рядом с агентом стоял городовой. Шереметьевский незаметно махнул рукой. Городовой и агент бросились к столику.
— Бери его! — приказал Шереметьевский городовому, указывая на Богданова.
— Как?! Что?! — вскочил тот, успев схватить в руки пивную бутылку.
— Ну, любезный, теперь начинается расплата за убийство сторожа Новикова.
Богданов задрожал, бутылка со звоном упала на пол.
Через двадцать минут он был доставлен в управление сыскной полиции, и началась исповедь убийцы.
* * *
— Седьмого января, должно, часу в седьмом вечера, — начал Богданов, — я получил от вахтера академии Андрея Фомича расчет. Пошел я за водкой, купил несколько сороковок и вернулся опять в академию. Распили мы две сороковки с пирожниками в пирожковой при академии. Оттуда я пошел в пекарню академии, где тоже пил водку, угощая пекарей. Потом мы стали в карты играть и играли до трех часов ночи. Кончив игру, все стали спать укладываться. Пошел я на водокачку, чтобы переночевать, а водокачка, гляжу, заперта. Стучать не посмел, потому — уволенный я. Отправился тогда к сторожу Новикову, попросил позволения переночевать в его сторожке. Разостлал я на полу свое пальто, лег, а спать что-то не могу. Пробило пять часов утра. Пришел истопник, затопил печь, ушел. Как только он ушел, взбрело мне на ум убить Новикова и воспользоваться его пальто.
Встал я, взял стоявшее у печки полено, подошел к спящему Новикову и что есть сил ударил его по лбу. Потом еще три раза. Захрипел он, потом свалился на пол. Снял я тогда с него пальто, которым он был покрыт, и ушел. Походил по городу, затем пришел на Апраксин рынок. В одной из лавок променял это пальто на то, которое на мне, получил придачи три рубля пятьдесят копеек.
* * *
И все. Просто и коротко. Пролил человеческую кровь за три рубля пятьдесят копеек.
ТРАГЕДИЯ В МОРСКОМ КОРПУСЕ
7 сентября 1887 года ровно в четыре часа паспортист здания Морского корпуса, титульный советник Шнейферов явился обедать в свою квартиру, находившуюся в том же здании. Пройдя кухню, Шнейферов вошел в первую комнату. Вошел — и в ту же секунду выбежал вон, оглашая здание страшным криком:
— Убили! Зарезали!
Он понесся что было силы по двору к канцелярии. Вбежав туда и столкнувшись нос к носу со смотрителем зданий, он заговорил прерывистым от волнения голосом:
— Ради Бога... Скорей сообщите в полицию. У меня в квартире несчастье...
— Что такое? Какое несчастье?
— Сейчас вхожу... И вижу... В комнате... лежит в огромной луже крови прислуга моя, Настасья Сергеевна, с воткнутым в горло ножом.
Эта весть как громом поразила всех служащих Морского корпуса. Началась паника. Не растерялся только смотритель здания. Он тотчас же помчался в полицию.
* * *
Когда мы приехали в Морской корпус, судебных властей еще не было. У дверей квартиры паспортиста стоял городовой и виднелась кучка любопытных. Мы вошли в кухню. В ней было чисто прибрано, все в полнейшем порядке. На плите стояли кастрюли с готовившимся кушаньем. В следующей за кухней комнате, убранной не богато, но с претензией на комфорт, на полу лежала молодая миловидная женщина. Голова ее была запрокинута назад, посередине шеи торчал большой кухонный нож. Кровь, которая и теперь продолжала еще сочиться из огромной, зияющей раны, образовала огромную лужу.
Прибывший доктор занялся осмотром трупа, а мой агент Виноградов беседовал с растерянным титулярным советником.
— Ну-с, доктор?
— Убийство совершено приблизительно два часа тому назад, — заявил доктор. — Убийца нанес всего один удар, но зато по силе и меткости он был смертельным. Глубоко вонзившись, нож перерезал дыхательное горло и поразил жизненно важные артерии. Смерть наступила мгновенно.
— Заметны следы борьбы?
— Ни малейших. Все говорит за то, что никакой борьбы не было. Если бы происходила борьба, такого меткого удара убийце не удалось бы нанести.
Покончив с осмотром трупа, мы приступили к опросу самого Шнейферова.
— Прежде всего скажите, все ли ваши вещи целы?
— Нет, господа... Меня ограбили.
— Что из ваших вещей пропало?
— Во-первых, пальто, сюртук, бритвы, потом ордена — Станислава и Анны третьей степени — и двести рублей наличными деньгами.
— Где находились эти вещи?
— Пальто и сюртук — в спальне, там же и бритвы, и ордена, и деньги — в верхнем ящике комода.
Действительно, верхний ящик комода был взломан и все вещи, находившиеся там, перерыты.
— Что вы знаете о покойной? — спросил следователь.
— Служила она у меня около года. Я был ею очень доволен. Тихая, скромная, непьющая, старательная, Настасья производила отличное впечатление...
— Скажите, господин Шнейферов, убитая была девица?
— По паспорту так значилось, а что там дальше, не знаю, — отрезал злополучный титулярный советник.
В эту минуту меня отозвал в сторону мой помощник Виноградов.
— А ведь мы, ваше превосходительство, убитую-то отлично знаем, — начал он тихо.
— Как так? — удивился я.
— Очень просто. Я вспомнил, что убитая Настасья Ильина Сергеева судилась дважды за кражи и была, между прочим,
