Молча проходим мимо. Хочется остановиться, снять пилотку, подумать о тех, кто был на этих машинах. Каковы их судьбы? Кто выбрался через фронт к своим, кто разыскал партизан, кто угодил в плен, а кто и остался здесь... Машины свидетели немые... Вот сейчас мы проходим мимо крытой машины, покраска кузова осыпалась, выцвела, но еще можно различить красный крест, в нем несколько пробоин. Какой-то гитлеровец стрелял по красному кресту. А там, в машине, были наши раненые. Неужели их убийцу не найдет справедливая пуля?
Два года назад, лето сорок первого...
А теперь мы идем вперед, на запад, и колонны врага уходят от нас, и его машины остаются на нашей земле - радиаторами на запад.
Все глубже в лес... Брянск где-то северо-западнее. Примерно в направлении его мы и идем. Он еще у немцев. Может быть, на нашу долю выпадет освобождать его?
...Идем чащей по затравяневшей, извилистой, узкой лесной дороге. А из гущи леса, лавируя меж березами, навстречу нам медленно движутся повозки, загруженные узлами и мешками, поверху сидят маленькие ребятишки, те, что постарше, и женщины бредут следом, а рядом С повозками, держа вожжи в руках, шагают старики. Весь этот обоз выходит к дороге, останавливается, пропуская нашу колонну. Старики и женщины радостно глядят на нас, ребятишки с любопытством таращат глаза. Подхожу к головной повозке, которой правит седобородый дед в немецком мундире без погон и нашивок и наполовину без пуговиц. Мундир подпоясан крученой опояской, за которую заткнут топор, на голове деда - видавший виды, весь в морщинах, рыжий кожаный картуз, наверное, он служит владельцу уже много десятков лет. В ответ на мое приветствие дед, переложив вожжи в одну руку и приподняв картуз, говорит, сияя:
- Сподобились мы наконец-то! А то ведь едем и не знаем: близко вы уже али нет? Мы еще издали приметили - войско по дороге идет. А какое? За деревьями-то как надо не разглядишь. Может, еще и немцы какие? Нет, свои! Только вот с погонами вы - чудно! Ну да слыхали мы про погоны...
- Откуда едете, дедушка?
- От партизан. У нас вся деревня к ним ушла, они сами нас упредили: каратели идут, все жечь будут и всех убивать. Ну куда нам деваться? Одно спасение - в лес. Вот так и мыкаемся на колесах, чисто цыгане. С прошлого года так.
- А как же зимой, с ребятишками?
- В чащобе, в землянках пересидели. Семейный лагерь называется. А теперь, как немец уходить стал - говорят, под Курском его сильно побили?-нам командир партизанский объявил: Езжайте домой! Наша армия пришла! Ну, мы и поехали...
- Далеко вам до дома?
- Километров с двадцать, ежели по этой дороге. Деревня Григорьевка. Не проходили?
- Не попадалась...
- А она в стороночке, где речка Навля поворот делает.
- Нет, мы другим маршрутом шли.
- Цела ли наша деревня, нет ли... - озабоченно вздыхает старик. - Может, цела?-спрашивает с надеждой, словно я могу его успокоить. - Разное говорят. Так ведь если и цела оставалась... Слышно, он, как уходит, все палит - значит, раз не ему, так чтобы и не нам.
- Не успевает он все сжечь, отступает быстро, - стараюсь я обнадежить старика.
- Ну, дай вам бог! - говорит он на прощание. - С победой, значит, и чтоб живыми...
Колонна уже прошла, старик забирает вожжи в обе руки:
- Но, милаи!-и выводит повозку на дорогу. А я убыстряю шаг - догнать своих.
Пройдя еще немного по заросшему проселку, сворачиваем. Никакой дороги нет, кругом высокий сосняк. Идем по азимуту-Берестов сам ведет колонну полка, все время сверяя карту с компасом. Повозки, пушки, кухни оставлены позади, они догонят нас потом, когда выяснится, каким путем им удобнее будет проехать. А пока что вперед идет только пехота, минометчики с небольшим запасом мин да рота противотанковых ружей, на тот случай, если выйдем на открытое место, где могут и танки появиться, - здесь, в лесу, они нам не страшны.
Идем час, два, три... Кругом все тот же дремучий Брянский лес. Сосняк сменяется ельником, ельник - березняком, орешником, кусты и деревья временами сдвигаются настолько, что меж ними становится трудно продираться. Берестов все чаще останавливается, чтобы проверить направление по компасу, - карта сейчас уже ничем помочь не. может: ориентиров в лесу, стеной стоящем вокруг, никаких. То ли дело в степи: видно далеко, все приметы местности - перед глазами, легко определиться, где находишься, что впереди, правильно ли идешь.
Лес редеет. Уже видны просветы меж стволами деревьев.
- Сейчас должна быть опушка, - говорит Берестов, с которым мы шагаем рядом, - а за опушкой - село.
Вот и опушка. Перед нами - открытое, чуть уходящее вниз поле, за которым вдалеке опять синеет лес.
Берестов в недоумении останавливается. Поглядывая то на карту, то на поле впереди, он с несколько растерянным видом говорит:
- Но перед нами сейчас должно быть село... Не врет ли карта? И компас не должен подвести...
Никакого села перед нами нет. Высокая трава, кое-где одиноко торчат среди нее деревья.
Гляжу в свою карту. Должно же, должно быть перед нами село. На карте оно ясно обозначено. Куда же подевалось?
Что остается делать? Продолжать движение в прежнем, заданном нам направлении. Какое-то недоразумение с этим неизвестно куда исчезнувшим селом. А может быть, его и не было?
Шагаем от опушки в поле. Высокая, чуть не по пояс, сочная трава, полынь, репейник - то, чем обычно зарастает заброшенная земля, - как там, в пройденной нами с боями степи. И вдруг в высокой траве видим косо торчащие черные, обугленные жерди: остаток ограды. Приглядываемся на ходу: в траве полусгнившие бревна, полусгоревшие остатки сруба. Сквозь траву краснеют рассыпанные кирпичи. Здесь стояла изба. Заросший бурьяном сруб колодца. Заглядываю в него. Глубоко внизу печально светит, отражая высокое солнечное небо, мертвая вода. Как давно не разбивало ее зеркала опущенное в колодец ведро... Может быть, не разобьет уже никогда.
Нет, не подвела нас карта и не ошибся Берестов, ведя нас по компасу. Здесь действительно было село. Но только на карте оно и сохранилось. Каратели сожгли его дотла. Мало того - и печки, которые обычно остаются после пожара, наверное, развалили, ни одной трубы не торчит. Может быть, и старик, с которым я разговаривал на дороге, и его спутники увидят свою деревню такою же?
Мы продолжаем путь. По-прежнему без дороги, по азимуту. Пройдя снова несколько километров лесом, входим в еще одно село. Здесь все избы целы. Но ни души ни в них, ни возле. Наглухо заперты жердевые ворота, плотно закрыты окна, где есть ставни - ставнями. Кое-где на воротах или за оконными стеклами видны иконы. Наверное, какие-нибудь старушки, покидая родной дом, водружали эти иконы на самом видном месте, в наивной вере, что это убережет родное гнездо от разорения и гибели. Но теперь, раз мы здесь, ничто не грозит этим серым избам. Дождутся они своих хозяев. Если те живы, конечно...
