Соломон Волков - Страсти по Чайковскому. Разговоры с Джорджем Баланчиным

И про вынос плащаницы я могу объяснить. Плащаница символизирует тело Иисуса Это такой плат — либо бархатный, либо из драгоценных тканей, на котором изображено тело Иисуса, снятого с креста. Плащаница выносится из алтаря на середину церкви, ее укладывают на постамент, украшенный цветами. Это означает для нас снятие тела Иисусова с креста на поклонение народу.

И конечно, я помню петербургскую вечерню, первый день Пасхи. Сначала все стоят, ждут, когда начнется. Потом медленно выходит духовенство, начинается служба А потом веселее делается: хор начинает петь, служки ходят. Хор поет: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав». Митрополит благословляет народ. Во Владимирской церкви в Петербурге, помню, открывали алтарь. На Пасху открытие алтаря — чудесное явление. Потом вечерня кончается, царские врата закрываются, становится темно.

Волков: Чайковский писал фон Мекк: «Ежечасно и ежеминутно благодарю Бога за то, что он дал мне веру в Него. При моем малодушии и способности от ничтожного толчка падать духом до такой степени, что я стремлюсь к небытию, — что бы я был, если б не верил в Бога и не предавался воле Его?»

Баланчин: Это очень важно, что мы с Чайковским из одной Церкви. Я знаю, что Чайковский верил по-настоящему. Я мало вижу теперь людей, которые бы верили по-настоящему. Потому что это трудно. Надо не просто соблюдать какие-то правила, а верить в то, что Сын Божий родился, страдал и воскрес. И в то верить, что Он вознесся на небеса. И придет второй раз на землю. Религия — это прежде всего вера, а люди теперь привыкли ко всему относиться скептически, с насмешкой. Так нельзя. Веру не проверяют.

Меня иногда спрашивают: «Как это так — вы верите?» К вере нельзя прийти вдруг, ни с того ни с сего. Веру надо постигать с детства, постепенно. И Чайковский так делал, и Стравинский. Они Евангелие читали с детства, наизусть учили. Слова евангельские во всех нас вкоренились. Нас всех крестили, мазали миром, всегда водили в церковь, мы причащались. В веру нельзя прыгать как в бассейн. В нее надо входить постепенно, как в океан. Это надо делать с детства.

Баланчин: Для меня Чайковский — петербургский композитор, совершенно петербургский. И дело не в том, что он в Петербурге учился, консерваторию кончил, подолгу жил там. Не в том, что он сам считал этот город своим родным и говорил об этом. Гораздо важнее, что по сущности своей музыки Чайковский — петербуржец, как петербуржцами были Пушкин и Стравинский.

Это трудно объяснить, но я попробую, потому что это нужно и важно объяснить. И может быть, у меня это получится, потому что я сам петербуржец, я в Санкт-Петербурге родился и вырос.

Прежде всего, Петербург — очень оригинальный город, ни на что не похожий. Он построен был необычно — сразу, как будто чудом возник. Царь Петр Первый приказал — и мгновенно выстроили! Поэтому в Петербурге были прямые красивые улицы. И там всегда заботились о пропорциях. Был специальный императорский указ, что высота домов не может превышать ширину улиц. К примеру, я жил на знаменитой Театральной улице рядом с Александрийским императорским театром. Маленькая улица, но необычайной красоты, а почему? Длина улицы — двести двадцать метров, ширина — двадцать два метра, а высота зданий по улице — тоже двадцать два метра. Нетрудно вычислить, почему улица такая прекрасная!

Русские цари были такие богатые, что выписали в Петербург лучших архитекторов Европы — итальянцев, австрийцев, французов. Платили им огромные деньги. И видимо, династия Романовых понимала толк в красоте. В жилах Романовых, как известно, была сильная примесь немецкой крови: начиная с Петра Первого они женились на немках. Но среди зданий Петербурга вы не найдете немецких по стилю. Они все элегантные, легкие — это стили итальянский или австрийский. И даже резиденция царей, Зимний дворец, тоже в легком итальянско-австрийском стиле. Этот стиль называется «петербургский ампир» — элегантный, простой, изысканный. Без претензий, но величественный. Вот что такое Петербург.

Для меня Петербург неотделим от Пушкина, величайшего поэта России. Не Пушкин строил Петербург, но он изумительно описал этот город в своих стихах и прозе и тем увеличил его красоту. Мы все с детства воспринимали Петербург сквозь призму пушкинских стихов. Я не знаю другого такого примера — может быть, Флоренция и Данте. Поэзия Пушкина легкая, величественная и соразмерная — как Петербург, как музыка Моцарта. Петербург — европейский город, который возник в России чудом. И Пушкин — чудо русской литературы: он русский европеец. Чайковский тоже был русский европеец — поэтому он так любил Пушкина; на его сюжеты Чайковский написал три свои лучшие оперы — «Мазепа», «Евгений Онегин» и «Пиковая дама». И конечно, еще один пример русского европейца — Игорь Федорович Стравинский.

Волков: Молодой Чайковский пишет своей сестре: «Все, что дорого сердцу, — в Петербурге, и вне его жизнь для меня положительно невозможна. К тому же, когда карман не слишком пуст, на душе весело… Ты знаешь мою слабость? Когда у меня есть деньги в кармане, я их все жертвую на удовольствие; это подло, это глупо — я знаю; строго рассуждая, у меня на удовольствие и не может быть денег; есть непомерные долги, требующие уплаты, есть нужды самой первой потребности, — но я (опять-таки по слабости) не смотрю ни на что и веселюсь. Таков мой характер».

Баланчин: Как похоже на Моцарта! Тут видны и человек, и город. Человек — настоящий артист! И город — чудное место для артиста! Я сам так и жил всегда: есть деньги — трачу их и веселюсь, нет денег — тоже не очень переживаю. По Петербургу удовольствие прогуляться даже тогда, когда денег нет совсем. Чайковский как-то говорил, что даже если дела идут плохо, рубли все давно испарились и в любви не везет — даже плакать хочется! — а пройдешься пешком по Невскому проспекту туда и обратно, и опять на душе хорошо. Чистый Моцарт! И правда, Невский проспект — замечательное место для прогулок — прямой, нарядная толпа, рестораны, театры. Но по нему хорошо гулять и белой ночью, когда пусто, нет никого.

Белые ночи — еще одно чудо Петербурга. Чайковский о белых ночах говорил — «странно, но красиво». Белые ночи приходят весной. Заходит солнце — и вдруг начинает струиться странный белый свет, как сквозь матовое стекло. Это северный рассвет. Все призрачно.