Дома, достав из-за иконы хранящиеся там документы, Женя нашел свою изрядно потрепанную, пахнущую лампадным маслом метрику. Осторожно расправив ее на столе, прочитал ненавистное: «Год рождения 1902» — и стал соображать, как из последней цифры 2 сделать 0. Потом старательно оттер нижний кончик у рахитично головастой двойки, подровнял пером попорченную нижнюю часть цифры и отставил документ на расстояние вытянутой руки для обозрения. В общем-то неплохо. Если бы не подавать ее в руки глазастому Миньке!
Для большей скрытности подделки Женя сложил справку по линии, проходящей через удаленную часть двойки, потер немножко, развернул, с удовольствием прочитал: «Справка из метрической книги ялтинской православной церкви, подтверждающая, что 7 марта 1900 года у ялтинского мещанина Саввы Федоровича Птухина и его законной жены Марии Яковлевны родился сын, нареченный Евгением…»
«Ничего не заметно», — успокаивал себя «нареченный Евгением», подходя на следующий день к проходной завода Гантера.
Однако мелкая дрожь все же волнами проходила по всему телу. Женя толкнул дверь и — о счастье! — за столом не было этого въедливого, как ржавчина, Миньки. Завороженно глядя вперед, Женя машинально, вне очереди, подошел к столу и молча протянул сидящим справку.
— Ты чего? — удивленно спросил тот, что сидел на месте Миньки.
— А-а-а, вчерашний, — дружелюбно отозвался уже знакомый второй дядька. — Ну, покажь свой документ.
Он взял справку и, дальнозорко отставив ее, медленно стал читать, периодически поглядывая на парнишку. Женя побелел от напряжения, а тот, аккуратно, складывая справку, так же медленно произнес:
— Ну, стало быть, 1900 года рождения, — казалось, хитровато улыбнулся он. — И в таком разе можно записывать тебя молодым честным солдатом революции, то есть красноармейцем. Пойдешь на курсы пулеметного дела в Крутицкие казармы.
— Мне бы в авиацию, у меня брат…
— Ничего, сначала научись держать винтовку, подрастешь, а потом расправляй крылья. Все, иди.
Пулеметчик, ну и пусть! Все равно здорово, он принят в Красную Армию и скоро поедет на фронт. Сегодня 20 января 1918 года, и это число он запомнит на всю жизнь!
Дома ждала еще одна новость. Приехал брат Василий. Женя едва узнал в стоявшем напротив человеке брата. Худой, в полинялой суконной форме, издававшей резкий, как скипидар, характерный солдатский запах, он весьма отдаленно напоминал Василия. Пожалуй, только глазами. Разглядывание длилось какую-то секунду, и братья бросились друг к другу.
«Вася меня поймет», — обрадованно подумал Женя, когда пришло время объявить о своем поступке.
Однако Вася не понял. В отличие от мамы, безмолвно всплеснувшей руками, он в упор спросил:
— Ты что, спятил?
На такой вопрос новобранец еще не готов был ответить. Оставалось молча слушать, как все бранили его за безрассудство.
Женя крепко спал, когда на кухне семейный совет обсуждал его судьбу. Было решено, что Василий попросит отпустить Женю с пулеметных курсов в распоряжение-его авиационной части.
Наутро Василий один сходил в фабзавком.
— Ну все. Пойдем собираться. Поедешь со мной в Тверь, будешь там служить, — возвратившись, с порога объявил Василий.
— Мама, я буду служить при аэропланах! — Женя бросился к Марии Яковлевне.
— Вась, а зря ты маме не разрешил проводить нас на вокзал, это же недалеко, — упрекнул Женя брата, когда они вышли из дому. Перед глазами все стояла картина, как мама, обхватив сыновей, повисла без сил, причитая: «Не покидайте меня, старую, дорогие соколики!»
— Да, ты думаешь, тебя там, на вокзале, ждет мягкий вагон? «Прощайтесь со своей матушкой, товарищ Женя, мы подождем, а потом тронемся». Черта с два! — почти со злобой шутил он. — Мы еще намотаемся по путям, пока найдем нужный эшелон, а потом зайцами, возможно, на крыше поедем. Так как ты думаешь, приятно будет маме видеть это?
Такая перспектива Женю не охладила. Он весь был в мечтах о предстоящей встрече с аэропланами.
Видимо, у Воробья наступила полоса везения, потому что уже на втором пути оказался эшелон, в котором две платформы отцеплялись в Твери. В темноте братья залезли под брезент и устроились на каких-то ящиках.
Воробей своего добился, он уезжал служить в авиацию!
Глава III
НА ДОЛЖНОСТИ «ТОЛКОВЫЙ ПАРЕНЬ»
— Вставай, авиатор, приехали, — растолкал Василий брата.
Ехали, должно быть, долго, потому что начавшийся в Москве редкий снег здесь, в Твери, лежал на земле толстым одеялом. Выбравшись из-под брезента, братья спрыгнули на землю и уверенно двинулись к водокачке. Жене хотелось говорить о предстоящей встрече с аэропланами.
Совсем другие мысли заботили Птухина-старшего.
Там, дома, соглашаясь взять Женю, он и не думал, как объяснить появление брата в авиагруппе. Теперь, со всей конкретностью, в его воображении возник образ командира группы Комаровского, бывшего подполковника царской армии. Василий еще по старой привычке испытывал страх перед такими выхоленными, надменно холодными офицерами. А тут такое.
Комаровский после революции ни в чем не изменился, особенно если дело касалось дисциплины и внешнего вида. Нет, он не бьет по физиономии, да, вероятнее всего, не бил и при царе, но, прищурив немигающие глаза, сначала загипнотизирует, а потом процедит: «Сейчас же сделай…», и так произнесет фразу, как будто не договорил всего одно слово: «скотина». Нет, Василий к Кома-ровскому за помощью не обратится. Вот если бы командир второго отряда — выходец из рабочих, хотя и бывший поручик царской армии, Евгений Татарченко, вник в положение Василия, то можно было бы надеяться на благополучный исход. Это ведь Татарченко, довольный службой Василия, ходатайствовал о предоставлении красноармейцу аэродромной охраны Птухину краткосрочного отпуска домой.
В натуре командира второго отряда гармонично сочеталось четкое пролетарское мировоззрение с дисциплиной и исполнительностью, привитыми за годы учебы в офицерской школе. Простой в обращении со всеми, Татарченко нередко давал отпор сторонникам огульной критики военспецов, в то же время пресекал проявления кастовой спеси последних.
— Вась, — вывел брата из раздумий Женя, — скоро увидим аэропланы?
— Да.
— А как аэроплан поворачивается в полете?
— Ну и надоедливый же ты! Скоро сам все узи-дишь, — прекратил вопросы брат. Да и что он мог ответить, если сам об аэропланах знал не больше Жени. Только недавно начал к ним подходить близко. До этого, неся службу в охране аэродрома, видел их только издалека. А ведь до революции к ним, охранникам, даже мотористы относились свысока. Потому-то так и дорожил Василий вниманием к себе Татарченко,
