— Расскажите мне еще что-нибудь о барышнях.
— Что же вам еще сказать? Одна похожа на отца, совсем обрусевшего немца, другая — на мать, Луизу Карловну, немку не совсем обрусевшую и порою коверкающую русский язык.
— Вот тебе раз! Вы начали за здравие, а кончили за упокой! Пожалуй, и барышни говорят только по-немецки, а я на этом языке всего-то и знаю: мейн либер Августьхен.
— Не бойтесь, я только пошутил, Луиза Карловна прекрасная женщина. Барышни воспитывались в одесском институте и говорят по-русски и по-французски весьма изрядно. Да и отец их только потому похож на немца, что из всех газет, кроме "Русского инвалида", читает "Bombardier", немецкую газетку, издаваемую, кажется, в Риге, специально для живущих в России немецких колонистов… Да вы поскорее знакомьтесь: если верить английским газетам, наш флот не сегодня-завтра отплывет из Севастополя.
— Да и у нас поговаривают, — сказал Лихачев, тщетно стараясь закрутить свои едва заметные усы. — Но ведь война еще не объявлена, да, пожалуй, так и не объявят. Что-то давно толкуют о войне, а между тем слухи не оправдываются. А жаль! Мы бы показали себя не только туркам, но и англичанам.
— О турках не стану спорить, они плохие моряки, — заметил граф. — Но с англичанами я не желал бы вам встретиться.
— Вы известный англоман, граф. Вот уж на что наш Владимир Алексеевич, как он строг и к нам, и к самому себе, а я недавно слышал его резкие замечания об английском флоте.
— Не знаю… Я бываю у Корниловых чуть ли не каждый день и не раз слышал от адмирала слова: "Неуважение к врагу доказывает неуважение к самому себе". Эти слова не мешало бы помнить большинству наших молодых офицеров.
— Да ведь как бы вам сказать, — смущенно ответил Лихачев. — Конечно, англичане отличные моряки, но поверьте, что и мы не посрамим земли Русской… Ах, посмотрите, какая хорошенькая! — вдруг сказал он, совершенно забыв о предмете разговора, так поразила его дама, шедшая под руку с артиллерийским офицером.
— Это Хлапонина, под руку с мужем. Новобрачные, медовый месяц справляют. Я с ними несколько знаком, — сказал Татищев, приложивший руку к козырьку при приближении офицера. Дама поклонилась и улыбнулась ему. — Он, говорят, скоро получит батарею, — добавил граф, когда счастливая парочка удалилась. — Способный офицер!
— Какой вы счастливец, у вас столько знакомых, и все хорошенькие дамы и девицы. Так познакомьте меня хоть с этими Минденами, а то, право, здесь пропадешь со скуки…
II
Генерал Минден недавно поселился в Севастополе. В обществе было немало толков по поводу его приезда, так как все знали, что бывший комендант Н-ской крепости уже несколько лет состоит под судом по знаменитому делу о ловле сельдей. За исключением двух-трех его личных врагов, все относились к Миндену как к человеку, невинно пострадавшему. Семья генерала вскоре приобрела в Севастополе обширный круг знакомства, особенно среди молодежи, ухаживавшей за хорошенькими дочерями генерала, недавно вышедшими из института.
Весною 1853 года генерал привез жену и старшую замужнюю дочь в Севастополь, а сам уехал в Одессу, частью с целью хлопотать по своему делу, частью же с тем, чтобы провожать из Одессы в Севастополь двух младших дочерей, шестнадцатилетних близнецов Лизу и Сашу, которые оканчивали курс в институте.
Нельзя сказать, чтобы уголовное следствие и ожидание приговора суда остались без влияния на здоровье генерала Миндена. Никому не приятно состоять под судом, для человека же солидных лет и в солидных чинах это иногда бывает хуже ссылки. Старик Минден утешал себя тем, что в его жизни был уже случай, когда вся его служба висела на волоске. Об этом случае не мешает сказать несколько слов для характеристики нравов того времени и по связи этого события с дальнейшей судьбою Минденов.
В тридцатых годах нынешнего столетия на юге России происходила борьба между двумя богатыми вельможами: князем Воронцовым, бывшим в то время военным генерал-губернатором Новороссийского края, и графом Муравьевым, тогдашним командиром 5-го корпуса[22]. Как истые джентльмены, оба противника никогда не чернили друг друга, но каждый из них писал в Петербург донесения о злоупотреблениях, совершаемых подчиненными другого. Следствием этих донесений было то, что император Николай Павлович узнал о существовании в южных губерниях страшного казнокрадства, особенно в портовых городах, где сотнями пудов исчезала медь, употребляемая для обшивки кораблей, не говоря уже о досках и тому подобных пустяках. Князь Воронцов обвинял в воровстве пехоту, которая занимала караулы в Одессе, Николаеве и Севастополе; граф Муравьев доносил о распущенности одесских команд и арестантов, вверенных князю Воронцову. Спор между противниками долго не приводил ни к какому результату.
Оба были сильны положением при дворе, связями и богатством. Но вдруг борьба между новороссийскими Монтекки и Капулетти (как называли в шутку Муравьевых и Воронцовых) разрешилась самым неожиданным образом.
В 1837 году император Николай проездом на Кавказ был в Крыму. В Севастополе был назначен высочайший смотр пятому корпусу. Государь предпринял поездку в Крым и на Кавказ, главным образом, с целью лично удостовериться в верности слухов о злоупотреблениях. Он был в самом мрачном настроении духа. Вначале смотр был удачен, но как только начались сложные построения, со стороны офицеров произошло несколько ошибок. При захождении повзводно один из офицеров, вместо того чтобы идти на заходящий фланг, направился к середине взвода. Государь сдвинул брови и выслал виновного за фронт. Вслед за тем один поручик сделал ошибку при захождении колонны правым плечом. Государь подозвал командовавшего батальоном и отрывисто спросил, указывая на поручика:
— Откуда вы взяли этого молодца?
— Он недавно переведен к нам из Тобольского полка, ваше императорское величество.
— Отправить его в Тобольский же полк на гауптвахту! — сказал государь и, обратившись к графу Муравьеву, прибавил с неудовольствием: — Я не люблю, когда офицеров переводят без толку. Чтобы впредь этого не было!
Наконец дошла очередь и до генерала Миндена, бывшего в то время бригадным командиром.
Государь заметил, что солдаты одной роты при церемониальном марше шли не в такт музыке. Дело в том, что генерал Минден, сам большой любитель и знаток музыки, ввел в звуки марша какой-то новый мотив, а солдаты не успели приладиться к незнакомым звукам. Вместо сюрприза, который готовил государю Минден, вышел полный скандал.
Посмотрев несколько минут, император Николай сказал громовым голосом: "Стой! Скверно!"
