Впереди под горку две женщины в полушубках везли на салазках Степана Лежачего, по-уличному - Доходягу.
С осени выламывал он кирпичи из батыевского городища, заодно разыскивал клад. Вдовы пособляли ему отвозить тот звонкий, с глазурью, кирпич на малый аввакумовский базарчик, а обратный путь прокатывали Степана в благодарность, наперебой подкупая сердце его лошажьей выносливостью. Так думал Автоном с жалостью и презрением.
- Это ты, Степан Авдеич? А я-то думал, кто это развеселился под Новый год. Ну и рысачки у тебя, насилу догнал. Садись, довезу.
Лежачий поломался: мол, мы как-нибудь на своих бедняцких в рай въедем, потом уж лег в сани, вытянув ноги в подшитых валенках. Бабы привалились с боков, охраняя от ветерка своего дошлого Степку, как куры петуха на насесте.
- Целый мешок денег везешь, Автоном?
- Где мне угнаться за тобой, батыевскпм наследником? Брошу хозяйство, буду с тобой курганы зорить.
- Не успеешь, скоро тебя за гузно возьмем. Уж и покатаюсь на твоих лошадках!
- На, бери хоть сейчас, не жалко. Думаешь, сладко с ними? Не по моим грехам приготовил мне наказание.
За что?
- Рыло воротишь от новой жизни, умнее всех хочешь быть.
- Новую жизнь, Степан, без меня не поставишь...
Как сеять нынешнюю весну будешь?
- По приметам: посулится урожаем весна, посею, нет - губить семена не буду. Я разумный, шив - и ладно, о других изнывать не умею.
- А я-то, дурак, сею каждый год.
- Хоть раз правду о себе сказал, Автономша. Если бы зимой хлебушко рос, ты ба засеял по снегу, не давал земле отдыха. Покоя нет людям от тебя, сатаны одержимого.
- Скучно жпть не умею.
- Я веселее твоего живу, чертолом бешеный. Сейчас с бабами сварим гусек, раздавим бутылку рыковкп. А ты и этакой радости не знаешь. Будешь до свету переживать куплю-продажу... В новой жизни по часам трудиться будем. Пусть машины надрываются, они железные. А ты и машину надорвешь... Ладно, друг, возьмем тебя в новую эпоху, только руку одну отрубим... Не серчай.
За мостом Степан ласково матюкнул Автонома - салазки суродовал на ухабах.
...В избе Автоном поклонился родным, не спеша стряхнул иней с головы, оборвал с усов наледь, положил на Лавку мешок с покупками, связки книг, отступил к порогу. Все-таки сунул в ведро с холодной водой зашедшиеся с пару руки, отвернув от отцовского взгляда красно-бурое, строгой ладности лицо. Под усами белели плотно литые зубы.
- Три пожеще, Антоном Кузьмич, - посоветовал отец, - не давай сердцу сомлеть.
Автоном промолчал - заколодило его после разговора с Лежачим.
- Ничего не слыхал? - спросила мать.
Всякий раз, откуда бы ни возвращались сын или муж.
бна с сердечным замиранием в голосе пытала о пропавшем без вести Власушке.
- Нет, маманя, не слыхал... - Автоном томительно помолчал, потом, тяжело выгнув черные брови, спросил хрпповатым голосом: - Уж не Фиена ли носится с девками на задах около бани, видно, гадает?
- Она, яловая кобыла, все еще в девичьем табуне хвост трубой прямит. Наманпла полну горницу невест, пол истоптали. Теперь, видишь, на задах, по баням.
Овец-то, поди, помяли суягных, - со спокойной суровостью говорила мать, собирая сыну вечерять.
- Разделить надо хозяйство, пусть забирает Власову долю. Посмотрю, как она жизнь поведет, по вечеркам болтаться. Я ей не батрак. Надоело каждую ночь двери ей открывать на заре, - сказал Автоном устало и твердо.
Василиса почтительно ждала, пока сын ужинал, потом убрала со стола, села на табуретку, подула на клеенку.
- Ну, Автоном Кузьмич, показывай выручку, пока не прилетела востробородая, прости господи.
Автоном вынул из внутреннего кармана овчинных штанов клетчатый кисет, положил на стол перед матерью.
- Шел бы, Кузьма Данилыч, в горницу на полати спать, - сказала она. - А на зорьке опять Пестравку послушай, не заморозить бы теленка.
Кузьма завернул Библию в холстину, попросил Домнушку за печью, жену и сына простить его, как это делал он перед сном, но вдруг, встревоженный чем-то, раздумал спать и сел на лавку.
Василиса засопела и, тяжело топая по скрипевшим половицам, обошла кухню, без надобности переставляя посуду.
Кузьма с кроткой укоризной посматривал на жену грустновато-умными глазами из-под густых нависших бровей. Но только Василиса повела на него властным оком, он поднял брови, собрал на лбу глубокие морщины, и лицо его с пожелтевшей по краям бородой завиноватнлось приветливо.
Василиса пересчитывала деньги, разглядывая на свету каждую бумажку.
Кузьма, отвернувшись, глядел на свою тень по замерзшему окну.
- Помогай, отец, как концы с концами сводить, - сказала Василиса. - И что ты не налюбуешься мерзлым окном? Ну, чисто ребенок.
- Сводить концы? Разные они ныне: один кудельный, другой железный. Ума не приложу... Сынок, куда тебе столько книг? Раньше у благочинного меньше было, ей-ей.
- А без этих книг, батя, нельзя нынче ни жить, ни помирать, - уже как бы издали отвечал Автоном, расставляя книги по полкам, - слепым котенком не хочется тыкаться по углам. Знать надо, кто мы и зачем живем?
Родители, не примиряясь в душе с тратами, почтительно поддакивали авось сын выбьется, секретарем сельсовета станет.
5
В это время Фпена закончила опускание взятых с банной каменки камней-железняков в прорубь: если забулькает - свекровь попадется невесте ворчливая, а коль тихо уйдет на дно - ласковая.
Фиена повела девок под сарай, освещая путь фонарем.
Наряженные передниками овцы глядели на них, не понимая, почему им не дают спать этой ночью. "Стричь нас еще рано, озябнем, зачем же булгачат?" - недоумевали овцы в тревожной ночи.
- Девки, мне красная овца попалась, что это будет?
- Алтухов Семка посватает, он ры-ы-жий.
- Матушки, моему-то барану масти не придумаешь - багряный.
- Вдовец соломенный Степка Лежачий.
Перестали девки тараторить и хихикать, как только увидали Марькин передник на шее черного кобеля Наката. Марька открещивалась, робея снять передник.
- Не миновать тебе Автонома Чубарова. Пропадешь за ним: буран, одним словом.
- Дурочка, что ли, ты, Марька, неужели руками-то не чуяла, овцу илп собаку обряжаешь?
- Помню баранчик, рожки у него. А может, теленок, - недоумевала Марька. Давеча, повязывая передник, она чаяла и боялась, что попадется желтый барашек, масти Захара Осиповича Острецова, недобро перебившего однажды ее девпчью тропу.
В глубине сарая будто послышались шаги и сдержанный кашель.
- Замрите, - приказала Фиена девкам, - кажпсь, Автоном коням сено задает.
Фонарь прикрыла подолом юбки и, пригретая теплом, вспомнила озорную присказку: у царя Додона была дочь Алена, половпна брита, половина опалена. Какую берешь? - и засмеялась в рукав. Потом выпрямилась, подняла фонарь над головой.
