Манфред фон Браухич - Без борьбы нет победы

Однако "его величество" в Германию не вернулся. Помню, когда мне было уже пятнадцать лет, газеты сообщали, что кайзер все еще живет в Доорне и... рубит дрова. Ребята на улице подтрунивали над моей заветной мечтой о том, что, мол, наступит день, когда все станет снова, как встарь. Я недоумевал, почему же они смеются надо мной? Я только лишь повторял слова чопорных и достойных гостей, приходивших к нам на семейные торжества, "солидных и положительных" офицеров в отставке. По праздникам они носили какие-то редкостные ордена, подвешенные к широким планкам.

Мой брат Гаральд и я фамильярно называли своего отца "папочкой", хотя всем своим обликом он был куда респектабельнее нашей матери. На казарменном дворе он орал во все горло, но дома разговаривал нормальным голосом. Приученные к чисто солдатской дисциплине и послушанию, чувствуя себя в ежовых рукавицах, мы реагировали мгновенно на его малейший жест. Так было до первой мировой войны, так оно и осталось, когда наш тяжело раненный "папочка" вернулся на родину. В семейном кругу он пользовался непререкаемым авторитетом, и, когда после окончания войны он, уже перейдя на положение отставного полковника, высказывал свое мнение о причинах поражения или о "позорном Версальском договоре", никто не смел ему возражать. Хорошо помню, как однажды вечером в гости к нам пришли бывшие офицеры, в том числе майор фон Арденне, отец нынешнего дрезденского профессора Манфреда фон Арденне. Взрослые с желчным раздражением говорили о бесславном конце германской армии. Гости сидели за круглым столом, курили сигары и пили пиво. Гаральд и я примостились где-то рядом и боялись шелохнуться. Мать, устроившись на обитом кожей стуле с непомерно высокой спинкой, время от времени отрывалась от рукоделия и понимающе кивала в знак одобрения суровых слов, произносимых мужчинами.

"Поставив свою подпись под диктатом мира, этот предатель Эрцбергер5 запятнал нашу общую офицерскую честь", - возбужденно вымолвил господин фон Герцке и слегка потянул отца за рукав, словно дожидаясь его одобрения.

"Мы, честные кайзеровские офицеры, собравшись за этим столом, можем смело смотреть друг другу в глаза, - проговорил "папочка", - ибо нет среди нас ни одного, кто до ухода в отставку позволил бы красным возвести себя в более высокий чин. В будущем нам, непоколебимым воинам, следовало бы объединиться в сильный офицерский союз, дабы поддержать стремление возродить былую армию черно-бело-красных6 традиций".

"Браво! - откликнулся полковник фон Гроте. - Это и будет первым вопросом на следующем заседании нашего полкового объединения".

"Главное и особое внимание, - добавил отец, - надлежит обратить на добровольческие корпуса, которые со временем, быть может, станут, так сказать, мостом или, точнее говоря, ядром вермахта, свободным от оков Версальского договора. Ребята, сплотившиеся вокруг Эрхардта, Росбаха и других руководителей добровольческого корпуса, стоят на верном пути. Таким образом в будущем мы избавимся от язвы гражданской распущенности, которая завелась в рядах наших фронтовых героев от удара кинжалом в спину, и тогда в Германии вновь воцарятся дисциплина и порядок".

Подобных речей я наслушался вдоволь, и слово "фрай-корпс" - добровольческий корпус - врезалось мне в память. Меня почти перестали занимать критические наскоки на последнего кайзеровского рейхсканцлера принца Макса фон Баденского, который "не сумел преодолеть нежелание тыла продолжать войну" и посему считался тряпкой. Бойцы добровольческих корпусов представлялись мне истинно отважными людьми. Было в них что-то авантюристическое, а в семнадцать лет это кажется заманчивым. Отец и мать всячески поощряли всю эту "романтику".

"Если теперь я уже не могу дать моим сыновьям приличное военное образование в кадетском корпусе, - говорил отец, - то пусть приобретут необходимую закалку в добровольческом корпусе. Там еще высоко ценятся такие понятия, как верность кайзеру и личная отвага".

Мой брат был на два года моложе меня. Маленький и тщедушный, весь в мать - от отца у него были только черные глаза и волосы, - он представлял собой во всех отношениях полную противоположность мне. Я унаследовал от "папочки" крупное телосложение и силу, от матери - голубые глаза. Мое несходство с братом было не только внешним, мы резко различались и по своим склонностям.

И вот, решительно ни в чем друг на друга не похожие, по воле нашего весьма энергичного главы семейства мы должны были пойти по одному и тому же пути прусско-милитаристского "служения долгу". Но мечтам моего отца не было суждено осуществиться, и отнюдь не из-за его ранней смерти, последовавшей в 1925 году.

Сначала все шло в духе наших семейных традиций, меня определили в бригаду, которой командовал морской офицер капитан-лейтенант Эрхардт.

В пору моей службы в крепости Шпандау отец не упускал случая давать мне всяческие советы и наставления. Воспитанник кадетского училища, он считал прусскую военную муштру вполне разумной и целесообразной.

Теперь настал и мой черед. Ремеслом солдата я начал овладевать в Грюневальде, на первых порах еще в штатском платье. Я попал в среду отчаянных и беспутных ребят. В Берлине, в Баварии и в Рурской области отряды добровольческих корпусов выступали против вооруженных рабочих. Эти отряды были как бы незаконнорожденными детьми рейхсвера, выпестованного Сектом, и социал-демократического правительства. Содержание их финансировалось наполовину государством, наполовину частными лицами. Бойцы "фрайкорпс" принесли присягу на верность "фатерланду" и действовали согласно девизу: "Никому не давать пощады!" Я узнал людей, которые впоследствии стали убийцами. Их разыскивала, но почему-то не находила полиция...

Мое ослепление никак не проходило - я продолжал верить, что вскоре все наладится и пойдет по-старому. Но ничего подобного не случилось. Через некоторое время нам предложили сдать военное обмундирование. Командир "черного рейхсвера"7 майор Бухрукер на собственный страх и риск мобилизовал свои части, занял три кюстрин-ских форта и поднял над ними кайзеровский флаг. Однако генерал фон Сект не дал выбить себя из седла. Он приказал распустить отряды Бухрукера, его же арестовал и предал суду. Выяснилось, что распоряжаться военными делами может один-единственный человек - фон Сект. Мы разочаровались в "богах", которым поклонялись, веря в их способность быстро и решительно разделаться с "красными" и "Версалем".

И вот вопреки всем оговоркам и предостережениям отца генерал фок Сект стал для меня новым "богом". Между прочим, он носил белую форменную шинель, положенную только кайзеровскому генералу.