Ознакомительная версия.
Атмосфера царила весьма непринужденная, слегка фривольная, с густым налетом богемы, вполне в московском стиле времен нэпа. Заслуженные большевики, командиры и чекисты ухаживали за балеринами, а в конце вечеров – и за цыганками, иностранные корреспонденты и писатели закусывали водку зернистой икрой и вносили восторженные записи в свои блокноты о блестящем процветании нового коммунистического общества, пытаясь вызывать на разговор „по душам“ кремлевских комиссаров и лубянских джентльменов с четырьмя ромбами на малиновых петлицах. Тут же плелись сети шпионажа и политических интриг.
Сейчас может создаться впечатление, что квартира Мейерхольда была выбрана руководителями советской тайной полиции в качестве одного из удобных мест, где с помощью всевозможных приятных средств, развязывающих языки и делающих податливыми самых осторожных и осмотрительных людей, можно было с большим успехом „ловить рыбку в мутной воде“.
Но только ли инициатива Лубянки была в этом шумном, суетном образе жизни В. Э.? Был ли это приказ по партийной линии знаменитому режиссеру, в течение всей первой половины своей биографии отличавшемуся исключительной скромностью и сдержанностью во всем, что касалось его личной жизни? К сожалению, это было не так. Советско-светский салон под сенью ГПУ вошел в быт Мейерхольда лишь как следствие. Причиной же этой разительной перемены в его жизни, так же как и перемены в нем самом, была его вторая жена Зинаида Райх…»
Кончила Райх плохо. После ареста Мейерхольда, обвиненного в сотрудничестве с право-троцкистской организацией и во враждебной театральной деятельности, спустя два месяца, 14 июля 1939 года, ее зверски убили в той же четырехкомнатной квартире в Брюсовом переулке, где столь недавно славно шумели «салонные» страсти. 17 ножевых ударов – бедная женщина! Еще был жив Мейерхольд – его расстреляют 28 января 1940 года. Но уже не было Маяковского, Раскольникова, Ягоды, Агранова, Енукидзе, Красина и многих других завсегдатаев ее дома. Она уходила последней. Кончился салон.
Не исключаю, что Райх в каких-то случаях помогала Лубянке. Впрочем, так же, как Лиля Брик, хозяйка другого салона, человек, дорогой Маяковскому.
Лиля Брик, тоже sex appeal
У Маяковского, на Таганке, встречали новый 1930 год. Журналист-историк В. Скорятин достаточно полно воспроизводит то застолье, которое было так похоже на множество других в салоне Маяковского – Брик: «Сыпались остроты. Сочинялись стихотворные экспромты. На стенах пестрели шутливые лозунги… Собралось немало гостей: Асеевы, Каменский, Мейерхольд, Штернберги, Шкловский, Кассиль, Лавут, Полонская, Яншин… Среди этих давних знакомых был и Я. Агранов»[21].
Опять Агранов, свой в среде писателей, режиссеров, актеров. Его и звали там просто и мило – «Янечка», «Аграныч». Его не тяготились, зная, где он работает, его охотно принимали. И общением с ним дорожили.
Конечно, к Лиле Брик шли не на Агранова, а на Маяковского, на нее саму, на ее именитых гостей. Только муж ее, Осип Брик, оставался в тени. Так и жили одной семьей в одной квартире в доме 13/15 по Гендрикову переулку – Маяковский, Лиля и Осип. Она даже условие поставила: «Всегда ночевать дома, независимо от других отношений. Утро и вечер должны принадлежать нам, чтобы ни происходило днем».
История отношений и любви большого поэта современности Владимира Маяковского и Лили Брик увековечена в десятках повествований и воспоминаний. И во всех эта трагически неразрешимая любовь заканчивается самоубийством поэта. Хотя стрелялся он из-за Вероники Полонской, мхатовской красавицы, за этим выстрелом незримо стояла тень Лили Брик. В предсмертном письме крик, обращенный к ней: «Лиля – люби меня!»
Она, конечно, поклонялась ему как гению стиха и любила по-своему. Но и ее любили многие. Свою женскую силу она почувствовала еще девочкой, с того момента, когда Шаляпин, увидев ее с сестрой на Тверском бульваре, раскатисто-вальяжно протрубил: «Боже, какие прелестные создания!» Рыжая, большеглазая, она, дочь известного московского юриста Юрия Кагана, забеременела в шестнадцать. По тем временам – это было вызывающе сильно. Перепуганные родители сделали все, что нужно, но детей она уже не могла иметь. И это делало ее свободной для секса как никогда. С того времени в ее жизни один роман спешил сменить другой. Лишенная всяких предрассудков и условностей, интеллектуально раскрепощенная, манящая какой-то тайной, деликатная и воспитанная, легко болтающая на немецком и французском, – она сводила с ума. Восхитительно одевалась и замечательно пахла, – по воспоминаниям любовников. Ее откровенное кредо: можно любить кого угодно, когда и где угодно, но без уз! Вот чего не мог понять Маяковский: без уз!
А вот другое, сказанное ею: «Надо внушить мужчине, что он замечательный, или даже гениальный, но что другие этого не понимают. И разрешать ему то, что не разрешают ему дома. Например, курить или ездить куда вздумается. Ну, а остальное сделают хорошая обувь и шелковое белье». Это ее техника обольщения.
Но такая она вызывала ревнивое раздражение. У той же Анны Ахматовой, которая о ней: «Лицо несвежее, волосы крашеные, и на истасканном лице – наглые глаза». Но муж Ахматовой – Николай Пунин Лилиной постели не избежал.
Пожалуй, Лилин поэтический вкус был безупречен. Для Маяковского в поэзии она высший судия. Впрочем, как и для других пишущих, ставших потом известными. К ней и тянулись. Когда Лиля со своими мужчинами въехала в новую квартиру в Гендриковом переулке – заслуга Маяковского, – она там оборудовала уютную гостиную-столовую. И каждую неделю в ней заседала редколлегия журнала «ЛЕФ» («Левый фронт искусств»), потом «Новый ЛЕФ», которую возглавлял Маяковский. Редакционные посиделки быстро переросли себя. Уже собиралась публика разная, но талантами меченая. Слава богу, для истории оставил свидетельства Василий Катанян, ставший, по его словам, душеприказчиком Лили Юрьевны: «Народу бывало много всегда. Все трое притягивали к себе людей, это был „литературный салон“, выражаясь языком прошлого или настоящего. Но в двадцатые годы, в борьбе за новый быт и новые отношения, слово „салон“ презирали, и это был просто „дом Бриков и Маяковского“, где собирался литературно-артистический люд, где поэты читали только что написанные стихи, где хозяйкой салона… была Л. Ю. (Лиля Юрьевна. – Э. М.), а главной фигурой, разумеется, Маяковский… Самая большая комната в квартире была всего четырнадцать метров, и непонятно, как в нее набивалось огромное количество народу в дни, когда поэт читал новые стихи. Правда, круг людей, которые посещали их квартиру, постоянно менялся в силу всевозможных дел, связывавших хозяев с нужными людьми. Сегодня искусствовед Николай Пунин, завтра журналист Михаил Кольцов или кинорежиссер Борис Барнет, американский писатель Синклер или актеры японского традиционного театра „Кабуки“… А просто хорошие приятели, портнихи, врачи, родные или приезжие?»[22].
Ознакомительная версия.
