Имеется три класса людей, против которых Ганди восстает с особенной резкостью: чиновники судебного ведомства, врачи и учителя.
Желание устранить последних понятно, ибо они отучили индусов от их собственного языка, от их собственной мысли; они приводят ребенка к национальной деградации. Кроме того, они обращаются только к разуму; они пренебрегают его сердцем, они не обращают внимания на характер. Наконец, они принижают значение физического труда, и настоящим преступлением является это чисто литературное воспитание народа, 80 процентов которого занято земледелием и 10 процентов промышленностью. — Профессия чиновников судебного ведомства безнравственна. Суды в Индии—это орудие британской власти; она разжигают раздоры между индусами и в общем они только поддерживают и умножают во всей стране ссоры и несогласия. Это весьма выгодное использование дурных инстинктов. — Что касается врачей, то Ганди признается, что был привлечен вначале их профессией, но вскоре он понял, что она недостойна уважения. Медицина Запада занята исключительно тем, чтобы облегчать телесные страдания, но ни в какой мере не заботиться о том, чтобы вырывать с корнем причины болезней, которыми в большинстве случаев являются пороки; можно даже сказать, что она их культивирует, давая испорченным людям средства потакать им с наименьшим риском. Таким образом, она содействует деморализации народа; она изнеживает его своими рецептами «черной магии»,[33] отвращающими его от героической дисциплины тела и духа. Этой фальшивой медицине Запада, которую Ганди часто клеймил с превосходящей всякую меру страстностью, он противополагает настоящую, предохраняющую медицину, которой он посвятил один из своих небольших популярных сочинений: A guide to Health (Спутник здоровья), плод двадцатилетнего опыта. Это трактат столько же моральный, сколь и терапевтический: ибо «болезнь есть результат не только наших поступков, но и наших мыслей», и сравнительно просто указать правила для предупреждения зла, так как «все болезни имеют одно и то же происхождение, будучи обусловлены тем, что люди не следуют естественным законам здоровья. Тело — это обиталище бога. Должно сохранять его в чистоте». Впрочем, в предписаниях Ганди (с чрезмерным упорством отрицающего испытанные лекарства) есть много здравого смысла, но они проникнуты крайний нравственным ригоризмом.[34]
Но душа современной цивилизации (железный век: железное сердце) — машина. Это чудовищный идол. Он должен быть низвергнут. Страстное желание Ганди заключается в том, чтобы современный машинизм был с корнем вырван из Индии. Индии, свободной, но унаследовавшей английский машинизм, он предпочел бы Индию, попрежнему порабощенную английским рынком.
«Все же лучше покупать манчестерские ткани, чем завести в Индии манчестерские фабрики. Индийский Рокфеллер стоил бы не больше, чем всякий другой, Машинизм это великий грех, он порабощает народы… И деньги это яд, подобно половому разврату…»
Но, спрашивают индусы, захваченные современными идеями, что же станет с Индией без железных дорог, без трамваев, без крупной индустрии? — «А разве она не существовала раньше?» возражает Ганди. «Тысячи лет Индия остается незыблемой, единой, среди изменчивого потока царств. Все остальное прошло. Она сумела завоевать, на протяжении тысяч лет, власть над собой и науку счастья. В этом ей нечему учиться от других. Она не хотела машинизма больших городов. Древний плуг, прялка, старинное туземное воспитание обеспечили ее мудрость и ее благосостояние. Нам надо вернуться к древней простоте, не сразу, конечно, но мало-по-малу, с терпением, подавая пример друг другу…»
Такова сущность мысли, и это важно. Она предполагает отрицание прогресса и почти отрицание европейской науки.[35] Эта средневековая вера грозит таким образом столкнуться с бурным порывом человеческого духа и быть разбитой в куски. Но прежде всего будет, быть может, осторожней сказать не «человеческого духа», но «духа человека»: ибо если можно верить (а я верю) в симфоническое единство мирового духа, то оно слагается из множества различных голосов, из которых каждый исполняет свою партию. И наш молодой Запад, увлекаемый своим ритмом, не задумывается достаточно над тем, что он не всегда дирижировал симфонией, что закон прогресса сопряжен с затмениями, обратными движениями и возобновлениями, что история человеческой цивилизации есть, точнее говоря, история цивилизаций, и что если в каждой цивилизации можно констатировать прогресс (хотя бы изменчивый, хаотичный, с изломами, иногда с остановками), то ни в коем случае нельзя сказать с уверенностью, что какая-нибудь одна из великих цивилизаций выше другой.
Но, не оспаривая здесь европейской догмы прогресса и держась лишь того положения, что все современное движение находится в глубоком противоречии с сокровенными желаниями Ганди, не следует думать, однако, что вера Ганди должна об него разбиться. Это значило бы плохо понимать душу Востока. Гобино говорит, что «азиаты во всех отношениях более упорны, чем мы. Они ждут, если нужно, веками, и их идея, после столь долгого сна, никогда не оказывается ни устаревший, ни утратившей своей силы». Века не могут испугать индуса. Ганди готов к успеху на протяжении ближайших лет. Но он равно готов к нему и на протяжении нескольких столетий. Он не насилует времени. И если время запаздывает, то и он отстает вместе с ним. Если, поэтому, в своей деятельности, он приходит к заключению, что Индия недостаточно подготовлена, чтобы понять и осуществить радикальные реформы, которые он хотел бы ввести, он сумеет приспособить свою деятельность к реальным возможностям. И мы не удивимся, когда услышим, что этот непримиримый враг машинизма говорит в 1921 г.:
«Я не буду плакать по исчезновению машин; но я нисколько не покушаюсь (в настоящий момент) на машины…»
Или еще:
«Закон полной любви (без исключений и ограничений) есть закон моего существа. Но я не проповедую осуществления этого конечного закона посредством политических мероприятий, мною указываемых… Это значило бы осудить его заранее на неудачу. Ожидать, чтобы масса стала сейчас повиноваться этому закону, было бы неразумно… Я не ясновидящий, я считаю себя всего лишь практическим идеалистом»…
Определение точно: он никогда не требует от людей больше, чем они могут дать. Но он требует от них всего, что они могут дать. И это все велико, когда речь идет о народе, подобном народу Индии. Народ, значительный своей численностью,[36] своим историческим возрастом, своей бездонно глубокой душой. Между этим народом и Ганди с первых шагов установилось согласие, они понимают друг друга без слов; Ганди знает, чего он может ждать от него, и этот народ ожидает того, что Ганди от него потребует.
