– Владислав Петрович, позвольте мне сделать вам подарок…
Теперь у книги крайне потрепанный вид, облезшая позолота, заново приклеенный корешок. Ведь больше тридцати лет прошло, и за это время ее прочитали десятки мальчишек и девчонок из «Каравеллы». Я давал им эту книгу, хотя и дорожил автографом. Грешно держать «Мушкетеров» на полке, когда с ними жаждут встретиться столько читателей…
Лайна Ричардовна познакомила меня с мужем, чьи книжки я знал еще со школьных лет. Но это было уже личное знакомство. А как автора, Сергей Алексеевич знал меня, оказывается, раньше. Писал про меня. И однажды, сам того не ведая, оказал мне большую услугу в довольно оригинальной ситуации.
Летом шестьдесят пятого меня очередной раз «загребли» на военные сборы. Предложили надеть погоны младшего лейтенанта и сказали, что отныне я командир взвода. Минометного! До той поры я минометы видел только в кино и разбирался в них, как кролик в квантовой механике. Ладно, что во взводе нашлась пара сержантов, которые до той поры к этим системам имели какое-то отношение. Во время стрельб они предпринимали героические усилия, чтобы наши мины летели куда угодно, лишь бы не в НП с высоким начальством (за это я им благодарен по сей день).
Отношение упомянутого начальства к тощему штатскому «партизану» с повадками хлипкого интеллигента и полным отсутствием способностей в военных делах было соответствующим. До сих пор помню махровое хамство командиров с двумя просветами на погонах и слегка презрительное сочувствие нашего комбата (он был повоспитаннее и поначитаннее своих собратьев по оружию).
Однажды из дома в наш полевой лагерь мне переправили бандероль с корректурой журнала «Москва», где набрана была статья С,Баруздина. В ней он самыми теплыми словами характеризовал мои повести. О, сладкое утешение среди сумрачного ратного быта!.. Я, млея от благодарности, дважды почитал статью, а затем оставил корректуру на своей постели в палатке и пошел разбираться по поводу одного из своих подчиненных – тот чересчур приложился к бутылке, контрабандным путем присланной из дома. (Хлебал бы, паразит, где-нибудь в уголке, а то ведь сразу понесло на глаза начальству; а виноват, конечно, командир взвода!).
Объяснив какому-то майору (не помню его должность), что я не нянька для мужиков, которые старше меня, и, если угодно, пожалуйста, отправляйте этого алкоголика на «губу» («Меня тоже? С полным удовольствием! Хуже, чем здесь, не будет!»), я вернулся в палатку, чтобы утешиться третьим чтением. И увидел своего комбата, который держал оттиски журнала.
– Так это что же… – выговорил он незнакомым, «штатским» голосом. Это, значит, про тебя… про вас?
Я хмуро подтвердил, что «про нас» и подумал: отберут на «губе» корректуру или разрешат оставить?
Но гауптвахтой уже не пахло. Осторожно покинув палатку, комбат тут же отправился к «отцам командирам» и поведал, что среди «партизан» имеется «настоящий писатель». До той поры этот факт начальниками как-то не воспринимался.
Отношение к «товарищу младшему лейтенанту» неуловимо изменилось. «Двухпросветные» офицеры отвечали на мои приветствия с подчеркнутой вежливостью. Несколько раз я слышал, что «нелепо требовать от человека минометных знаний, если у него был иной профиль подготовки» (на военной кафедре в университете я с грехом пополам изучал 122-миллиметровую гаубицу). Один раз кадровые «товарищи офицеры» даже пригласили к себе в палатку выпить водочки… А когда пришел конец сборов, вожделенный «дембель» состоялся без всяких проволочек, хотя до той поры ходил грозный слух о дополнительных пятнадцати днях… Позже комбат признался мне, что сказал командиру полка: «Отпустите вы его на хрен поскорее, этого «мамина-сибиряка», а то напишет про нас что-нибудь непотребное…»
Этот случай я рассказал Баруздиным осенью того же года, когда они пригласили меня в гости.
Собираясь к ним, я, конечно, робел и признался в этом двум своим друзьям – работникам московской школы-интерната № 58, в которой тогда бывал частым гостем – библиотекарю Елене Николаевне Мурашовой и учителю Сене Аромштаму. Елена Николаевна и Сеня были великими энтузиастами литературы и очень любили книги Баруздина. Узнав, куда я иду, они заявили, что лучшее средство от робости – надежные спутники . И что самые лучшие спутники – это именно они.
Как я ни убеждал, что это «очень неудобно, потому что звали меня одного», ничего не помогло.
Полагаю, что Баруздины не очень возликовали в душе, увидев вместо одного молодого автора «толпу». Но они были исключительно воспитанные и добрые люди. Застолье прошло в милых беседах, литературных дискуссиях, смехе и рассказах о всяких случаях «из жизни». Сеня Аромштам, однако, все же поплатился за свою настырность. Баруздинский песик, сидя под столом, деликатно и незаметно сглодал его штанину почти до колена (Сене-то казалось, что «собачка просто ласкается»).
Когда содеянное псом злодейство открылось, Лайна Ричардовна пришла в ужас и стала искать «способы реставрации». А Сергей Алексеевич даже предлагал свои брюки. Но Сеня сказал, что в темноте и на такси он доберется до дома без проблем, а на милую собачку не держит ни малейшей обиды. Потом он хранил эти брюки, как ценный литературный сувенир…
Да, от братьев наших меньших только и жди чего-нибудь «такого».
Я писал про случай у Баруздиных, когда – бах! Со стола на пол (и на мою упавшую рубашку) полетела кружка с недопитым пивом. Это два моих «любимых, просто р-родных котика» Макс и Тяпа сплелись в летающий клубок в приступе очередной вечерней дури.
Рыжего Макса я выкинул за дверь сразу (он мягок и податлив), а черно-белого строптивого Тяпу долго выколупывал из-за тумбочки с компьютером. Он (Тяпа, а не компьютер) царапался и ругался по-кошачьи. Отправив обормота за порог, я запер дверь палкой, сунув ее в в медные ручки. Кстати, ручки старинные, из какого-то особняка, тульской фабрики Теплова. В восемьдесят четвертом году, переезжая на новую квартиру, я выменял их у любителя старины журналиста Юрия Липатникова на два десятка разрозненных томов энциклопедического словаря «Гранат». Но это так, к слову…
Слушая подвывания котов в коридоре, я занялся рубашкой, развесил ее на спинке стула, настроился на философский лад и процитировал Александра Сергеевича:
И ризу влажную мою
Сушу на солнце под скалою.
Опять Орион!.. Правда, у Пушкина – «Арион», но в школе нам говорили, что это одно и то же (если я ошибаюсь, пусть знатоки мифологии простят меня). И, конечно, раньше, по «пушкинской» орфографии, слово это писалось через «i», а заканчивалось твердым знаком.
