— Хорошо, пусть наш Саша отгадывает то, что выдумал ваш Саша, — шутит Илья Николаевич, обращаясь к маме.
— Володе дадим слово «тьме» — в этом падеже его не так легко вставить.
Но Володя с честью выходит из трудного положения.
На вопрос Шуры, почему он за коленку держится, Володя, не моргнув глазом, отвечает:
— Вчера вечером ушиб ногу: без света, во тьме кромешной, спать ложился и наскочил на табуретку.
Нужное слово «тьме» было вставлено в ответе так естественно, что отгадать его было трудно.
Однако на слове Ильи Николаевича Шура, к удовольствию ребят, отгадал стихи, и пришлось удаляться Илье Николаевичу, так как строгое правило — уходить тому, на чьем слове отгадано, — было непреложно.
Впрочем, старшие, например Анечка, отгадав ранее, нарочно доводила разгадку до того, кого она хотела отправить «в уезд» (это выражение взято в соответствии с поездками Ильи Николаевича по службе).
Была у нас и такая игра: нужно было узнать загаданного человека по вопросам, на которые отвечают только «да» или «нет». Если отгадывающий задавал вопрос не характерный, на который с одинаковым правом можно отмечать и «да» и «нет», то ответ не давал разгадывающему никакой нити.
Надо было подобрать характерную черту для загаданною лица. Поэтому вопросы задавались так:
— Он?
— Нет. (Значит, она.)
— В саду?
— Да.
Дальше дети спрашивали:
— В синем платье?
— С цветком за поясом?
А взрослые задавали и такие вопросы:
— Смела ли?
— Догадлива ли?
Часто вопросам придавали и комический характер, например:
— Упал сегодня с мостков в воду?
— Первобытный человек? (Так Анечка называла меня, потому что я разъезжал по пруду на самодельном камышовом плоту с парусом.)
Володя в этих играх затмевал всех, даже взрослых, отгадывая шараду или стихи с первых же слов, а в некоторых играх задавал лукавые вопросы, чем вызывал общий хохот.
Как-то Володе загадали одного из двоюродных братьев — горе-охотника, подстрелившего девять домашних уток (домашних уток не пугают выстрелы).
Володя, быстро отгадав, спрашивает:
— Не полагает ли загаданное лицо, что дикие утки улетают только после девяти выстрелов?
Громкий хохот всех играющих дает знать, что Володя попал не в бровь, а прямо в глаз.
Для затруднения Володе даже стали загадывать вместо людей неодушевленные предметы: топор, торчащий в пне; скребок, воткнутый в землю; удочку, стоящую у стены, и т. п.
Очень интересна была такая игра: один из нас читал из какой-нибудь книги первую попавшуюся фразу, отгадывающие должны были указать автора и назвать произведение.
Вначале брали только басни Крылова, а позднее и других классиков литературы. Играли и в общеизвестную игру — шарады.
Классической шарадой считалась: первое из целого творится, целое последнего боится (вино-град).
Часто поздним вечером шагали мы втроем — Володя, я и двоюродный брат — по дороге между Кокушкином и Татарским Черемышевом и толковали о всякой всячине.
Кто-нибудь из нас разглагольствует, а Володя посвистывает сквозь зубы, слушает и только иногда вставит энергичное, краткое замечание.
Кто-то из нас поднял вопрос, почему золото имеет такую силу и значение.
Двоюродный брат высказал мысль примерно так (впрочем, гораздо пространнее, чем я передаю):
— Вот если бы все согласились не придавать значения золоту, так и лучше было бы жить.
Володя, прервав насвистывание, обронил:
— Если бы все зрители в театре чихнули враз, то, пожалуй, и стены рухнули бы. Но как это сделать?
Так, коротенькой репликой, он часто опрокидывал наши многословные рассуждения.
В это же лето Володя обратил мое внимание на критическую литературу — Белинского, Добролюбова и Писарева. Последним я очень увлекался, но достать его произведения, как запрещенные, было трудно.
Однажды я высказал мысль, что не следует признавать авторитеты, и как пример привел одного из своих двоюродных братьев, который восхищается своим старшим братом и преклоняется перед ним.
— По-моему, — сказал я, — нужно руководствоваться только своим разумом и знаниями.
Володя не согласился со мной, доказывая, что это неправильно, так как сами мы еще многого не знаем, и ничего плохого нет, если авторитет старшего брата стоит высоко.
В другой раз я высказал недовольство моим старшим братом Сашей, преподавателем древних языков, считая, что он выбрал очень сухую и скучную специальность.
Но Володя очень ловко заступился за Сашу, сказав, что в Симбирске в его классе давал уроки латинского языка мой брат и эти уроки были очень интересны.
Много рассказывал Володя и о других симбирских преподавателях, например об учителе математики, который укорял ученика, не знавшего урока: «Что, братец, урока ты не знаешь! Видно, «по Свияге я пройду, руки в боки подопру», — говорил он, намекая словами песни на прогулки по берегу реки Свияги и по симбирским бульварам.
Володя учился в гимназии французскому и немецкому языкам, как было принято в Симбирской гимназии, но при исключительной памяти его это не затрудняло.
Илья Николаевич боялся, что при блестящих способностях Володи, когда ему все дается так легко, он не выработает в себе трудоспособности, и потому не только сам избегал хвалить Володю, но и другим не позволял «захваливать» его.
Повествуя о гимназии, Володя рассказал мне такой случай.
На уроках новых языков соединяли основной и параллельный классы в один, и вот первый ученик параллельного класса (кажется, Пьеро) попросил у Володи списать слова к немецкому переводу.
— И что же, — спрашиваю, — ты дал?
— Конечно, дал… Но только какой же это первый ученик!
— Так неужели, — говорю, — с тобой никогда не бывало, что ты урока не приготовил?
— Никогда не бывало и не будет! — отрезал Володя.
Ему вообще было свойственно выражаться так коротко и решительно.
Слова Володи никогда не расходились с делом даже в этом возрасте. С первого и до последнего класса гимназии он был первым учеником и переходил из класса в класс с первой наградой.
В дождливую погоду, засидевшись часов до двух ночи, пошли мы с Володей к реке — умыться перед сном. Дождь уже прекратился, начинало светать.
Пробраться к купальне было невозможно — мостки всплыли.
Тут мы сразу догадались, что от непрерывного дождя переполнился пруд.
Бросились на плотину.
