И стала я читать письма рабкоров, читать да определять — в какой отдел отнести. Работа интересная, но мне не хватало коллектива энтузиастов «Комсомолстроя». Так что, промучившись в «Труде» четыре месяца, я удрала на строительство второй очереди Метростроя, на шахту 84–85 — «Динамо». Только теперь стала работать слесарем по ремонту отбойных молотков и перфораторов, заодно и общественным библиотекарем при шахткоме, а вечерами занималась уже в летной группе. Рабфак и планерная школа были окончены — я получила среднее образование, являлась инструктором-планеристом.
В аэроклубе мы изучали аэродинамику, теорию полета, аэронавигацию, метеорологию, «Наставление по производству полетов» и материальную часть самолета У-2. К весне по воскресеньям стали ездить с инструктором на аэродром в Малые Вяземы для наземной подготовки. Садились на Белорусском вокзале на паровик — электричек тогда еще не было, — и полтора часа до Вязем. Оттуда через лес — четырехкилометровый поход до аэродрома.
Наш аэродром!.. Он уже ждал нас — за деревней Малые Вяземы большое, обрамленное лесом, поле. Были построены ангары, служебные помещения, жилой дом — все руками курсантов-метростроевцев. Тех самых комсомольцев, которые по ВРЛРПИЮ сердца пришли в шахты Мотростроя, а теперь горели желанием взлететь из-под земли в просторное небо Родины.
Подготовке к полетам мы, курсанты, обучались по небольшой книжонке в голубом переплете. Называлась она «Курс учебно-летной подготовки школ ВВС РККА» или просто КУЛП. Нам строго внушали, что книга эта написана кровью летчиков. В ней были и указания курсанту-летчику по изучению и освоению курса летной подготовки, и общечеловеческие советы.
Возьмем, к примеру, пункт пятый:
«Постоянно воспитывать в себе: воинскую дисциплинированность как на земле, так и в полете; организованность, культурность в работе и в быту; постоянную внимательность даже к мелочам, аккуратность, точность, быстроту в действиях и особенно разумную инициативность при выполнении поставленной задачи». Очень дельные советы!
Тогда мы учили страницы этой замечательной во всех отношениях книги чуть ли не наизусть. Вот, пожалуйста, еще один из ее пунктов:
«Не падать духом при временных неудачах: наоборот, при неудачах проявлять еще больше настойчивости, упорства и воли, еще больше работать над преодолением трудностей, при успехе же не зазнаваться, не допускать ослабления внимания, расхлябанности, насмешек над товарищами. Помнить, что в летной работе серьезное, осмотрительное отношение к каждому полету и занятию, к каждой мелочи необходимо каждому летчику, независимо от его качеств, летного умения и стажа. Нарушение этого, правила обязательно кончается поломкой или аварией, соблюдение его обеспечивает постоянную безаварийную высококачественную работу».
Десятка раз мы перечитывали ее страницы перед полетом, перед выполнением очередного упражнения, при подготовке к экзаменам. Учили и «Наставление по производству полетов»-НПП. На аэродроме же первым делом держали экзамен перед механиком по знанию самолета и мотора. Затем, установив самолет на штырь, по очереди садились в заднюю кабину (в передней сидел инструктор) и, действуя рулями, учились взлетать, разворачиваться, приземляться на три точки. Инструктор терпеливо показывал, как проектируется горизонт на различных режимах полета. Для этого мы на руках то поднимали хвост самолета, то опускали, то заносили его в стороны.
Наконец сданы все зачеты, окончена наземная подготовка, и в следующее воскресенье мы должны летать.
Как долго тянется время, когда ждешь… Я уже опять работаю в шахте, в бригаде Залоева, расчеканщиком. Чеканам швы тюбингов (это гидроизоляция тоннелей). Очень трудно чеканить свод тоннеля — устают поднятые вверх руки с чеканочным молотком. К тому же вода льется сверху прямо в рукава и по всему телу. Стоишь, как под ливнем. Когда чеканишь лоток тоннеля, трудности возникают другие. Нужно убрать много мусора, земли, все это унести на носилках и в ведрах к стволу в вагонетки. Затем очистить от гряяи болты, швы тюбингов и тряпками протереть их досуха. Затем пескоструйным аппаратом прочистить швы, продуть сжатым воздухом и уже только тогда начинать чеканочным пневматическим молотком закладывать в швы свинец и утрамбовывать раствор. Работа наша считалась вредной, то и дело буфетчица подвозила нам молоко прямо к рабочему месту и заставляла пить сколько сможем.
В бригаде каждому поручалось определенное заданно. Однажды мне пришлось делать раствор из цемента, жидкого стекла, песка и других компонентов. Согласно дозировке все это требовалось заложить в швы между тюбингами, но работать в рукавицах было очень неудобно, да и не споро. Тогда я сняла их и давай ладошками втискивать цемент между стенок тюбингов, а они чугунные, неровные.
После смены отмыла руки, гляжу, а кожи на них нет, и они страшно болят. «Как же полеты?» — мелькнула тревожная мысль. Прибежала в санчасть — доктор так и ахнула:
— Что же ты, глупая, наделала!
— А к воскресенью они у меня заживут? — спрашиваю. — Мне ведь на полеты нужно.
— Какие там еще полеты! — заворчала докторша, смазывая чем-то мои руки и забинтовывая их. Выдала бюллетень и запретила снимать повязки.
На второй день я все же вышла на работу, но забивать раствор в швы не смогла даже в рукавицах. Стала тогда носить ведрами цемент и песок. Чтобы не тревожить больные ладошки, ведро я брала как дамскую сумочку и несла на согнутой в локте руке.
Электроники да автоматики в те времена не было. В тоннеле у нас, однако, работал щит с рукой эректора. Щит делал проходку, рука эректора укладывала чугунные тюбинги по тонне каждый в кольцо. Здесь они закреплялись толстыми болтами.
Проходя с очередным ведром цемента, я вдруг услышала крики. Спорили парни из бригад проходчиков. Шуму и так было много — от отбойных молотков, чеканочных, работающих па сжатом воздухе, от шипения шлангов, от вагонеток. По парни перекричали весь этот производственный шум.
-Аня! Аня! — слышу, зовут меня. — Скажи, как правильно: опера или опера?
И вот передо мной два здоровых парня — красные or спора, сжимающие в руках огромные гаечные ключи. Я встала между ними, на всякий случай, и примирительно говорю:
— Давайте лучше поговорим об оперетте. Ведь театр оперетты наш шеф. Ну а об опере… Что вам сказать?.. — тяну, надеясь хоть что-то вспомнить. — Если по-французски, то будет опера, а по-русски — опера.
Парни поутихли, посочувствовали, что руки мои забинтованы, и один спрашивает:
— Почему тебя никогда на танцах не видно?
— Некогда, я же учусь в летной школе нашего аэроклуба.
— И уже летала? — спросили шахтеры в один голос.
