– не будет цельности, гармонии ни в жизни его, ни в трудах, а жаль!
С отцом Лёва ссорится, критикуя жизнь в Ясной Поляне: нездоровая пища принимается слишком часто и слишком большими порциями. Толстой парирует: важно не внешнее, а внутреннее – жизнь души. Его слова о том, что Лёва не имеет представления ни о смирении, ни о любви и думает, что забота о здоровье и есть мораль, заставляют сына в слезах выбежать из комнаты. Толстой понимает, что зашел слишком далеко, и просит прощения. В дневнике он пишет: «Мне было очень больно и жалко его, и стыдно. И я полюбил его».
В середине весеннего семестра 1891 года Лёва заболевает тифом. Мать волнуется: «Лёва очень худ, кожа к костям пристала, и у меня за него сердце болит; но он повеселел, надо ему летом строго кумыс пить».
Годовые экзамены за первый курс Лёва резко прерывает. Упрямится, когда речь заходит о латыни и греческом. «Вся эта экзаменационная процедура мне так противна, что просто не могу», – пишет он домой. Он больше не в состоянии зубрить даты, имена, цифры и церковнославянскую грамматику. Может, все же вернуться к медицине? Или действительно наплевать на всю учебу, особенно сейчас, когда перед ним замаячила писательская стезя? Толстой снова пытается образумить сына. Никаких здравых альтернатив учебе, в понимании отца, похоже, нет. И все же самое важное для Лёвы – духовное развитие. В мае Толстой пишет Марии Шмидт, что из всех детей ему ближе всего по духу Лёва и Мария. «Он идет вперед, живет. Что будет, не знаю, но с ним мне радостно общаться».
Писательский дебют Льва состоялся в 1891 году. В книжном приложении к мартовскому номеру журнала «Неделя» под псевдонимом Л. Львов вышел рассказ «Любовь». Медик Владимир Зверев не может сосредоточиться на учебниках, потому что постоянно уносится мыслями к Любови, продажной женщине, которую обычно посещает. В этот вечер он тоже поддается желанию. Женщина пьяна и после ухода Зверева умирает от алкогольного отравления. Во время следующего учебного вскрытия Зверев узнает лежащее на столе тело. Пробуждается совесть, а циничные комментарии о покойнице из уст студентов заставляют его разразиться бурными обвинениями: «Знаете, что убило ее? Нет? Не знаете? Это я, это вы, это то, что вы сказали сейчас. Это наше отношение к этим несчастным… Мерзость, преступление, грех!» Понимания Зверев не встречает; он осуждает извращенное отношение мужчины к женщине, но никто его не поддерживает. В рассказе использованы «говорящие» имена: Зверев и Любовь.
Предыдущей осенью рассказ «Любовь» не принял другой журнал. Толстой, прочитавший его в рукописи, счел это справедливым: подобный текст он бы тоже не принял. Отчасти потому, что Зверев казался ему неинтересным и несимпатичным, в то время как Лёва относился к нему с симпатией, а отчасти потому, что выволочка, которую Зверев устроил однокашникам, показалась Толстому надуманной. Что, собственно, вызвало этот его приступ самокритики?
О звучащей в рассказе критике отношения мужчины к женщине Толстому сказать было нечего. И ничего общего между «Любовью» и его собственными литературными планами Толстой тоже не заметил. Он только начал писать роман, «Воскресение», герой которого присяжный заседатель Нехлюдов узнаёт молодую женщину, обвиненную в краже, и понимает, что именно по его вине она и оказалась на улице.
Прочитав два рассказа, «Любовь» и еще один (название неизвестно), Толстой готов дать общую оценку сыновьим мечтаниям о писательстве:
У тебя, я думаю, есть то, что называют талант и что очень обыкновенно и не ценно, т. е. способность видеть, замечать и передавать, но до сих пор в этих двух рассказах не видно еще потребности внутренней, задушевной высказаться, или ты не находишь искреннюю, задушевную форму этого высказывания.
Лёве был дан совет избегать тем, которые ему не по силам. Необходимо смотреть глубже и писать с бóльшим чувством «простого, детского, юношеского, пережитого».
Через месяц Лёва увидел напечатанным еще один свой рассказ – «Монте-Кристо». В нем речь шла о детских воспоминаниях (впрочем, не Лёвиных). Мальчик мечтает о легком ружье, которое в России называли «монтекристо» и использовали для охоты на птиц. К двенадцатому дню рождения ему удается накопить необходимую сумму, но тут он узнает, что его любимый кузен Сережа больше не убивает птиц. Он убил галку и его мучает совесть при мысли об оставшихся в гнезде птенцах. После недолгих сомнений совесть заставляет мальчика отдать сбережения многодетной вдове, чей дом сгорел. Как и «Любовь», «Монте-Кристо» описывает поворотный пункт, пробуждающиеся представления о добре и зле, что полностью соответствует духу толстовства.
Лёва прочел «Монте-Кристо» Софье Андреевне еще до публикации. Рассказ показался ей содержательным и трогательным. Мысль о том, что сын, возможно, продолжит литературный путь отца, который тот намеревался завершить, не могла не радовать. Может быть, Лёва даже прервет наконец свои вечные поиски, оставит сомнения и забудет о недовольстве всеми и всем. В дневнике она пишет: «Хорошо бы если б это стало делом его жизни, тогда он полюбил бы и самую жизнь. Здоровье его и вид стали лучше, но всё он очень худ».
То, что братья и сестры ничего не говорят о его рассказах, Лёва еще выдержать может, но плохо то, что дядя Сергей считает, что «Любовь» опубликовали исключительно потому, что автор – сын Льва Толстого. Такого же мнения придерживается и выдающийся писатель Николай Лесков. Лёва в первую очередь воспринимается как сын великого Толстого, чувствительного юношу ранит подобное отношение.
Но дебют тем не менее состоялся. Лев становится писателем с амбициозными литературными планами. Новое поприще подтверждено гонорарами – двадцать шесть рублей за «Монте-Кристо» и шестьдесят пять за «Любовь». Мысль о не сданных весной экзаменах больше не досаждает. Главное теперь – писать. И под собственным именем. Скрываться за псевдонимом и дальше казалось уже нечестным. А то, что псевдоним мог бы избавить его от многих унизительных ситуаций, в голову ему не приходит.
Летом 1891 года Толстой осуществляет давно лелеемую мечту – в подлинно христианском духе лишает себя всех средств к существованию. Недвижимость разделяется между супругой и детьми. Лёве достается Никольское-Вяземское, имение XVIII века, некогда принадлежавшее дяде Николаю. Однако жизнь помещика на данном этапе Лёву не привлекает, и в результате обмена со старшим братом Сергеем Лёва получает дом в Москве и одно из семейных владений в Самарской губернии. Он доволен.
В июле он отправляется в Самару, чтобы проинспектировать новую собственность и повторить курс лечения кумысом, в чем он снова нуждается. Алексей Бибиков, знакомый семьи, взял
