Вокруг расстилалась Москва — «большое село с барскими усадьбами», пестрый, разбросанный, людный город, с бревенчатыми и вовсе немощеными мостовыми, с питейными домами, харчевнями и «хлебными избами», нюренбергскими лавками и голландскими магазинами, с колымажными дворами, монастырями, «воксалами» и дворцами, — «ленивый, изнеженный, великолепный азиатский город», по отзывам иностранцев. Писатель, впоследствии восхищавший Пушкина, Анри Бейль-Стендаль, был очарован в 1812 году московскими дворцами, «каких не знает Париж», картинами, статуями, диванами и оттоманками этого «прекраснейшего храма наслаждений». Пушкин, как «родовой москвич» (так звал его впоследствии Вяземский), навсегда запомнил колоритный быт старой Москвы с ее знатными чудаками и богатыми проказниками, окруженными толпами дворовых, арапов, егерей и скороходов, сопровождавших торжественные выезды своих бар в каретах из кованого серебра.
Такие впечатления молчаливо и сосредоточенно вбирал в себя мальчик Александр, смущавший подчас свою мать некоторой неповоротливостью и задумчивостью. Так складывались скрытые внутренние процессы раннего поэтического мышления. «Страсть к поэзии появилась в нем с первыми понятьями», свидетельствовал брат Пушкина, Сам поэт не раз отмечал такое раннее пробуждение своего творчества; таковы его стихи о музе: «В младенчестве моем она меня любила…», «И меж пелен оставила свирель…»
На слабом утре дней златых «…Некоторый царь задумал жениться. Но не нашел по своему нраву никого; подслушал он однажды разговор трех сестер. Старшая хвалилась, что государство одним зерном накормит, вторая, что одним куском сукна оденет, третья, что с первого года родит тридцать три сына. Царь женился на меньшой…»
Так рассказывает Арина Родионовна.
Она неистощима в своих песнях, побасенках и сказаниях. В молодости крепостная самого арапа, теперь вольноотпущенная, она не пожелала воспользоваться вольной и осталась в семье няньчить маленьких Пушкиных. В родном селе Кобрино, в имениях Ганнибалов она наслушалась сказок о Султане Султановиче, о Марье-царевне, о работнике Балде, перехитрившем бесенка. Ее память подлинной сказительницы удержала во всех живописных подробностях песни, пословицы, присказки, поговорки. С глубокой музыкальностью, столь органически свойственной русскому народу, она протяжно поет щемящие и чарующие песни:
За морем синичка не пышно жила—
Заунывные напевы сменяются неожиданной веселой плясовой мелодией. В ней слышится неистребимая внутренняя сила многострадального крестьянства, которое пронесло сквозь невиданный гнет векового закрепощения свою неугасимую одаренность, ясность мысли, яркость слова, живость образа, чистоту ритма.
И в детской Пушкиных звенит и разливается веселый и задорный мотив о том, как по широкой столбовой дороге «шла девица за водой, за водою ключевой…»[4].
В доме есть еще одна рассказчица — бабушка Ганнибал. В 1801 году она вслед за дочерью переезжает в Москву, снимает помещение по соседству с Пушкиными, но вскоре селится с ними в одной квартире и берет на себя заботы по дому в качестве единственной опытной хозяйки во всей семье.
Мария Алексеевна происходила по матери из старинного рода Ржевских и, по свидетельству ее внучки, «дорожила этим родством и часто любила вспоминать былые времена». От нее маленький Пушкин услышал первые исторические анекдоты о XVIII веке, которые впоследствии так любил записывать. Она рассказывала детям о своем дедушке — любимце Петра I Юрии Алексеевиче Ржевском (имя его действительно упоминается среди деятелей эпохи). Немало старинных эпизодов и бытовых курьезов мог сообщить Марии Алексеевне ее отец — Алексей Федорович Пушкин, который состоял пажем при дворе царевны Прасковьи Ивановны, был кадетом Сухопутного шляхетного корпуса, служил в драгунах, брал Очаков, участвовал во всех турецких кампаниях. Она была близка и к обоим историческим Ганнибалам, пыталась даже смягчить суровый нрав Абрама Петровича и навсегда сохранила благодарную память о его старшем сыне — наваринском победителе, взявшем ее под свою защиту.
Русская история целого столетия, военные события, интимный быт царей, Петр и императрицы, искатели и сподвижники — все проходило в ее рассказах сквозь события семейной хроники и биографии ближайших родственников.
Наряду с русским прошлым беседы семьи оживлялись и жизнью современного Запада. Как это не раз бывало в роду Пушкиных, брак Василия Львовича оказался несчастливым. Красавица Капитолина Михайловна обвинила мужа в неверности и грозила ему бракоразводным процессом. Чтобы избежать докучного судопроизводства, Василий Львович решил исполнить давнишнюю свою мечту — повидать чужие края. Его путешествие в Германию, Францию и Англию в 1803 году оказалось некоторым событием в литературной жизни Москвы (достаточно известна шутливая поэма на эту тему И. И. Дмитриева).
Хотя приятели Василия Львовича много трунили над его путешествием, необходимо признать, что он осматривал европейские страны, как просвещенный турист, стремящийся изучить памятники прошлого и приобщиться к новейшим достижениям западной современности. В Германии он любуется оригиналами Ван-Эйка, посещает театры, увлекается знаменитым актером Иффландом, осматривает арсенал, фарфоровую фабрику, королевскую библиотеку. В Лондоне занимается английским языком и переводит Томсона. В Париже он знакомится с Бернарденом де-Сен-Пьером, госпожой Рекамье, «славной актрисой Дюшенуа», знаменитым трагиком Тальма, у которого берет уроки декламации; в музеях восхищается группой Лаокоона и «прелестной Венерой Медицис». Ему удается попасть на прием к Первому консулу и испытать «величайшую любезность» Жозефины. Он переводит для «Французского Меркурия» несколько русских народных песен, которые и печатаются в журнале с лестным редакционным сообщением о переводчике — «выдающемся русском литераторе».
Вернувшись в Москву, путешественник живо рассказывал о своих заморских встречах и декламировал Шекспира по новейшим принципам самого Тальма. У Харитония в Огородниках неожиданно возникал в разговорах и стихах неведомый чудесный город: там кофейни шумят веселым говором нарядной толпы, на эстрадах парков оркестры играют «Марсельезу», веселые песенки звучат под каштанами бульваров, скромные академики в черных одеяниях всходят на кафедру сообщать о величайших открытиях человеческой мысли, и актеры публичных сцен учат пластическому жесту первых государственных деятелей.
Саше Пушкину шел шестой год. Многое из этих рассказов уже было ему понятно, привлекало внимание, будило мысль. Василий Львович показывал издания классиков, купленные у Дидота, толковал привезенные эстампы, рассказывал о кабинете редкостей, опере, Пале-Рояле.
