не затянется и явится причиной моральной смерти Александра Исаевича Солженицына.
Как род человеческой деятельности, литература обладает тем преимуществом, что она способна воодушевлять одиночество. Ее внутренние законы заставляют художника окружать себя людьми, с которыми в данный момент он хочет спорить или советоваться, возможно, даже перевоплотиться, чтобы устами своих героев высказать свои мысли и этим самым облегчить свою душу.
Не потому ли склонного к одиночеству Александра Исаевича Солженицына еще со студенческих лет так страстна влекло к художественному слову?
Ему хорошо было известно, что если кто-либо с горением отдается литературной работе и способен силой своего таланта свершить массу самых трудных дел, то у него возникает надежда обрести известность и славу и навсегда обессмертить свое имя.
Быть может, сознание этой истины или ее предвкушение и подтолкнуло первого ученика ростовской школы имени Малевича, по прозвищу Морж, взяться за перо?
Однако не будем спешить с ответом. Но так или иначе Солженицын с ранних лет увлекался всем, что как-либо связано с литературой. Прежде всего он много и жадно читал. И его совершенная память позволяла ему накопить невероятное количество фактов. Описывая через много лет в книге «В споре со временем» свою первую встречу с «тремя мушкетерами» – Симоняном, Виткевичем и Солженицыным, Наталия Алексеевна Решетовская, первая жена Александра Исаевича, отметит: «В их разговорах постоянно фигурировали герои различных литературных произведений, античные боги и исторические личности. Все трое казались мне всезнающими».
Но это всего лишь впечатление молоденькой девушки. Всезнающими они, конечно, не были; тогда, во второй половине 30-х годов, эти способные и остроумные юноши не упускали случая прочесть любой печатный текст, какой только попадался им под руку. И вполне понятно – как и полагается в их возрасте, – они слегка кичились своими знаниями, а высшей похвалой в чей-либо адрес у них были слова: «Он такой же, как мы». Высокий интеллект и внутренняя дисциплина вскоре укротят в Кирилле Симоняне и Николае Виткевиче это мальчишеское бахвальство. Что же касается Солженицына, то оно проникло во все клетки его духовного организма и, словно злокачественная опухоль, дало метастазы.
А пока все трое много читали. Доставать книги, однако, тогда было совсем не просто. Народ, которому годы первых пятилеток дали всеобщую и полную грамотность, жадно наверстывал то, чего были лишены поколения дедов и отцов. Массовые издания, тиражи которых достигали пяти-шестизначных чисел, расходились в считанные дни.
Не довольствуясь тем, что имелось в государственных книжных магазинах, «три мушкетера» ищут другой источник. И находят. Под стеклянными сводами ростовского рынка. Здесь, у литых чугунных столбов, по соседству с огурцами и арбузами, рыбой и капустой, икрой и грибами, были разложены книжки в потрепанных обложках: дешевый и богатый источник, который, по словам Александра Моисеевича Кагана, они частенько использовали.
Весьма похвально, что в начале своей писательской карьеры Александр Солженицын стремится накопить как можно больше знаний. Недаром говорится, что писатель должен знать немного обо всем и все о немногом. Однако Солженицын и это воспринимает по-своему. Позже, создавая в романе «В круге первом» автопортрет в образе Глеба Нержина, он подчеркнет:
«Нержин никогда не читал книг забавы ради. Он искал в них союзников или врагов, о каждой книге составлял отточенное суждение и любил преподносить его другим».
Мысль Солженицына не нова. Важен подтекст этого высказывания: все, что когда-либо делал Солженицын, было подчинено определенной цели и замыслу…
Шел 1940 год. Саня женился…
«Солженицын получал Сталинскую стипендию. Получал не только как отличник учебы, но и как активист. Он участвовал во всех общественных мероприятиях, выступал в художественной самодеятельности, был членом редколлегии стенгазеты», – напишет Наталия Алексеевна Решетовская в своей книге. Как раз в то время, о котором идет речь, стипендия означала для них основу существования.
Сталинская стипендия! Она в несколько раз больше, чем обычная университетская, и ее действительно может получить лишь добившийся отличной успеваемости студент, который к тому же политически активен. Иными словами, Сталинская стипендия предназначена для людей, которые обладают всеми качествами и способностями для того, чтобы однажды стать ведущей силой в советском обществе.
– К чему нам Сталинские стипендии? – заявил тогда Симонян Солженицыну. – Лучше бы вместо Сталинской дать две-три обычные. У нас было бы больше высокообразованных людей.
Разумеется, Кириллу Семеновичу не следовало этого говорить! Солженицын примет его слова на свой счет и, оскорбленный, будет ждать удобного момента, чтобы отомстить Кириллу. Уже в 1952 году он, квалифицируя эти слова студента Симоняна как антисталинский выпад, попытается использовать их для того, чтобы посадить хирурга Симоняна за решетку.
Интересно, был ли действительно в то время на стороне Советской власти сталинский стипендиат Солженицын? Может быть, его разрыв со строем и страной был обусловлен суровым опытом войны и особенно заключением?..
Такая постановка вопроса может показаться резонной.
Наталия Алексеевна Решетовская скажет мне: «Хотя дома Солженицын воспитывался в духе православной веры, он был абсолютным материалистом, когда я с ним познакомилась. Он просто жил изучением диалектического материализма».
Однако Николай Виткевич, который учился вместе с Солженицыным, утверждал совсем другое: Александр едва усвоил основные философские понятия, в серьезных теоретических вопросах он всегда плавал.
Но предоставим слово по этому вопросу самому Солженицыну. В романе «В круге первом», характеризуя самого себя в образе Глеба Нержина, он пишет:
«В тринадцать-четырнадцать лет, выучив уроки, Глеб не бежал на улицу, а брался за газеты. Он знал по имени всех партийных руководителей и их посты, красных военачальников, наших послов в каждой стране и иностранных послов у нас. Он читал все выступления на съездах и воспоминания старых большевиков… И наверное, потому, что его слух был молодым, или потому, что он читал больше, чем было в газетах, он так ясно слышал фальшь в чрезмерном – взахлеб – превозношении одного человека, всегда одного-единственного. Если он – это все, то другие – ничто? Только из протеста Глеб не мог им восхищаться».
Этот один-единственный человек – Сталин.
Тем не менее бывший сталинский стипендиат Солженицын в 1952 году, будучи в заключении, не постеснялся состряпать донос на Кирилла Семеновича Симоняна за «злобную клевету на Сталина».
Эти факты в комментариях моралистов не нуждаются.
Постараемся не заметить, что Солженицын наделяет Глеба Нержина идеями такого рода, на какие «политический разум» тринадцати-четырнадцатилетнего подростка вообще еще не способен. Не будем брать в расчет и ту возможность (для этого мы уже достаточно знаем Александра Исаевича), что Солженицын задним числом изображает себя умнее, чем был на самом деле, и создает
