Скоро Ришелье стал популярен в Ватикане. Всех поражала его необыкновенная память. Однажды он смог повторить слово в слово продолжительную проповедь, с которой накануне выступал перед многочисленной аудиторией один из дворцовых проповедников. Слух об этом дошел до папы. Через несколько дней он пригласил Ришелье на аудиенцию и попросил молодого богослова повторить услышанную проповедь в присутствии ее автора. Арман исполнил желание папы, чем вызвал его нескрываемое восхищение. Но самолюбивый юноша хотел произвести еще больший эффект. Он тут же составил собственную проповедь и произнес ее столь убедительно и ярко, что привел слушателей в полный восторг.
Как это нередко бывает, благоволение сильных мира сего немедленно породило завистливых врагов. Ришелье не стал исключением. Уже в Риме кто-то приписал ему авторство издевательского памфлета против одного из испанских кардиналов. Ришелье был вынужден публично защищаться от возведенных на него обвинений и сделал это с тем же блеском, с каким произносил проповеди. Первая случайная стычка с испанской партией, претендовавшей на то, чтобы направлять политику папской власти, была предвестницей будущего противоборства кардинала Ришелье и политиков из Эскориала, стремившихся распространить гегемонию Габсбургов на весь мир.
Папа, вынужденный мириться с испанским засильем при своем дворе, был рад хоть чем-то досадить эмиссарам Филиппа II. Он распорядился ускорить утверждение понравившегося ему французского аббата в сане епископа. Панегиристы кардинала впоследствии приписывали Павлу V слова, якобы произнесенные им по этому поводу: «Aequum est ut qui sapra aetatem sapis infra aetatem ordineris»[4].
Со своей стороны, противники Ришелье утверждали, будто он предъявил в Риме поддельный документ, удостоверявший, что возраст позволяет ему претендовать на сан епископа. Вот что говорит об этом современник Ришелье известный мемуарист и бытописатель эпохи Жедеон Таллеман де Рео, чьи «Занимательные истории» послужили источником для многих французских исторических романистов, в том числе и для Александра Дюма-отца: «Папа, — сообщает нам Таллеман де Рео, — спросил его (Ришелье. — П. Ч.), достиг ли он положенного возраста; юноша ответил утвердительно, а после церемонии стал просить у Святого отца прощения за то, что солгал ему, сказав, будто достиг положенных лет, хотя оных еще не достиг. Папа заметил тогда: „Questo giovane sara un grand furbo“»[5].
Трудно утверждать, какой из двух анекдотов более достоверен. Бесспорно одно: 17 апреля 1607 г., в день Пасхи, магистр канонического права Арман Жан дю Плесси де Ришелье был посвящен кардиналом Живри в сан епископа на год и три месяца раньше допустимого возраста.
Получив желанный сан. новоиспеченный епископ возвращается в Париж. Его богословское образование еще не завершено, и он погружается в учебу с новым пылом. В августе 1607 года Ришелье добивается разрешения на досрочное завершение учебы, а уже 29 октября того же года в одном из залов Сорбонны при большом стечении заинтересованной ученой публики студент-епископ защищал диссертацию на степень доктора богословия. Как свидетельствуют мемуаристы того времени, всех поразило, что молодой соискатель посвятил свою диссертацию Генриху IV — случай беспрецедентный. — обещав оказать королю важные услуги на государственном поприще. «Желание выдвинуться и стремление получить доступ к управлению государственными делами замечалось за ним во все временам», — сообщает нам Таллеман де Рео. Эпиграфом к диссертации, озаглавленной «Вопросы теологии», Ришелье взял надменные слова из Священного писания: «Кто уподобится мне?»
Факультет назначил ему двух оппонентов — бакалавров теологии. Современники утверждают, что диссертант свободно отводил одно за другим их критические замечания; сила аргументации и легкость изложения вызвали одобрение старых богословов и восхищение молодых. Жюри факультета единогласно проголосовало за присуждение Ришелье ученой степени доктора богословия.
Два дня спустя епископ Люсонский удостоился чести быть принятым официально в число достопочтенных докторов Сорбонны. Природные способности в сочетании с редким трудолюбием и настойчивостью позволили Ришелье завершить полный курс обучения на четыре года раньше установленного срока. Это редко кому удавалось. Благожелатели и завистники — все пророчили молодому богослову блестящее будущее.
Начало нового, 1608 года, первого по-настоящему самостоятельного года жизни, застало Ришелье в постели, к которой он был прикован три долгих месяца. Его одолевают изматывающая мигрень, невыносимые боли в суставах; непонятный воспалительный процесс постепенно охватывает руки, ноги, а затем и все тело. Боли такие, что лишают его последнего утешения — чтения. Слабый организм 22-летнего честолюбца не выдержал сильнейшего напряжения последних лет. Внезапные приступы лихорадки, мигрень и бессонница будут преследовать его до конца дней. Врачи и историки, ломавшие голову над характером непонятной болезни, унесшей Ришелье в могилу еще до наступления старости, сходятся на том, что она была вызвана постоянным нервным напряжением и непрерывной работой, явно непосильными для его хрупкого здоровья. Поистине его голова была создана для другого тела.
Ужасные головные боли и хроническая бессонница были, по всей видимости, связаны с душевными заболеваниями, имевшими место в родне дю Плесси. Незначительные психические отклонения были у старшего брата Ришелье — Альфонса, монаха-отшельника: в еще большей степени им была подвержена младшая сестра Николь. У самого Ришелье час го и беспричинно менялось настроение, иногда он впадал в меланхолию и даже депрессию, тем более удивительную для столь деятельной, активной натуры. Ришелье не всегда мог контролировать свое поведение, несмотря на школу, пройденную у Плювинеля. Современники кардинала говорили о частых взрывах эмоций у него, проявлявшихся в неожиданных и резких криках, переходивших в завывания. Ему были свойственны — правда, нечасто — непонятные состояния: он вдруг воображал себя лошадью и с громким ржанием бегал вокруг письменного стола или бильярда.
Какой могучей волей надо было обладать, чтобы всю жизнь преодолевать физическую немощь и душевные недуги! Убеждение в своем высоком предназначении, которое другого могло бы превратить в заурядного обитателя сумасшедшего дома, неустанное служение, можно даже сказать, поклонение raison d'etat (государственному интересу) в сочетании с бесспорными талантами сделали Ришелье выдающимся государственным деятелем Франции.
