Он дождался, когда Кира Николаевна наконец уснула, распихал по карманам драгоценности и, оставив ей записку, что уезжает в Петроград оформлять сделку, покинул дом генерала Гарднера.
Из заявления К. Н. Гарднер в гатчинскую милицию:«...Прождав после этого 10 дней, я поняла, что случилось несчастье — он стал жертвой грабителей или что-нибудь еще. Перечисленные золотые вещи являлись моими фамильными ценностями и моим единственным средством пропитания, так как на них я выменивала продукты для личного употребления.
Ваше подозрение, будто он сам похитил их и бежал, я отвергаю с возмущением, так как между нами была любовь и обоюдная мечта жить вместе в согласии и счастии...»
Проводник — молчаливый длинноногий чухонец — шагал легко, размашисто, и Дружиловскому приходилось частить шаг, почти бежать. Он уже испытывал ненависть к маячившему перед ним и все норовившему уйти от него белобрысому, коротко подстриженному затылку чухонца, злился все больше и больше, но отставать было нельзя.
Долго шли они по еловому лесу, казалось, росшему из камней. Огромные позеленевшие валуны приходилось обходить, это сильно удлиняло путь, и Дружиловский выбивался из сил.
Но вот лес стал редеть, и им открылась болотистая равнина, вдали на зеленых холмах виднелись домики непривычного темно-красного цвета. Чухонец остановился.
— Туда... Вас ждут, — сказал он, кивнув на дома.
Оказывается, граница была уже позади. Дружиловский остановился, тяжело вздохнул и хотел спросить проводника, сколько еще до тех красных домов, но, когда обернулся, того уже не было рядом — он быстро шагал к лесу, из которого они только что выбрались.
Из кустов вышел финский пограничник, он словно ждал, пока проводник уйдет. Равнодушно глядя на Дружиловского, он карабином показал, куда идти, и пошел позади, насвистывая заунывную мелодию.
В самом большом красном доме, над которым развевался финский флаг, Дружиловского обыскали.
Майор финской контрразведки — рослый, с бесстрастным смуглым лицом, с небольшим шрамом на щеке — предложил ему сесть и долго смотрел на него без всякого выражения. Дружиловский уже собрался начать свою приготовленную исповедь, но в это время майор сказал:
— Вот что рекомендую вам учесть... Я русский, так что сочинять благочестивые сказки бессмысленно. Отвечайте на мои вопросы коротко и конкретно.
— Мне ничего сочинять не надо, — обиженно ответил он, вытирая о брюки вспотевшие ладони. — А то, что вы русский, меня только радует.
— Сомневаюсь, — буркнул майор.
Он пододвинул к себе бумагу, спросил и записал необходимые формальные данные и начал допрос:
— Что задержались? Что делали два года у большевиков?
— Сидел в тюрьме.
— В какой?
— Сперва в ЧК, потом в Бутырской.
— За что?
— Я участник тайной контрреволюционной организации англичанина Локкарта.
Эту версию Дружиловский придумал, когда еще готовился к переходу границы, он понимал, что спекуляция спиртом там «не потянет». Однако на майора его признание не произвело никакого впечатления.
— Ваша роль в организации?
— Связной.
— Неглупо.
— Я вас не понял.
— Сейчас поймете. Насколько вы были посвящены в дела организации?
— Очень мало, связной есть связной.
— Ну естественно, — согласился майор, но Дружиловский в его согласии уловил ироническую нотку. — Сколько вы сидели?
— Шесть месяцев.
— Только и всего? А затем?
— Бежал.
— Как это вам удалось?
— Освободили группу анархистов, а один из них за золотой портсигар остался за меня в тюрьме.
— Есть еще в России благородные люди, — не то серьезно, не то насмешливо сказал майор.
В прошлом работник царской охранки, теперь майор верой и правдой служил своим новым хозяевам, спасшим его от революции и от бездомной жизни эмигранта. Это, впрочем, не мешало ему получать свою долю от проводников через границу. Кто только не попадался здесь в его руки: и князья-самозванцы, и лжеархимандриты, и даже незаконнорожденный сын императора. Он хорошо знал российскую жизнь, и это помогало ему разоблачать обман. Он быстро понял, что Дружиловский — мелкая сошка, и еще в самом начале допроса решил, что Финляндии он не нужен. Майор имел строгую инструкцию принимать только нужных и стоящих людей. Финны полагали, что к ним, в их трудовую страну, сразу после революции прорвалось достаточно бесполезного люда, не считая вот таких, как Дружиловский, сочинителей фантастических биографий.
— Когда вы бежали из тюрьмы?
— В августе прошлого года.
— Чем занимались до перехода границы?
— Готовился к нему.
— На что жили?
— Резервы.
— За переход границы, как я понимаю, платили золотом?
— Как уж заведено.
— Портсигар — анархисту, золото — проводнику... вы были состоятельным человеком? Что-нибудь еще осталось?
— Последнее отдал проводнику.
— Вас судили?
— Да.
— Какой приговор?
— Учитывая мою второстепенную роль в организации — десять лет.
— Интересно, это какая статья их законов?
— Точно не помню.
— Обычно осужденные помнят это лучше собственного имени.
— Нервы.
— Понимаю. — Майор решил завершить допрос. — Чем вы собираетесь заниматься?
— Мстить.
— Похвально, и мы вам поможем. Мы отправим вас в русскую армию генерала Юденича, нацеленную на Петроград. Месть с оружием в руках — грозная месть. Я завидую вам.
— Я хотел бы... я же не только офицер... я занимаюсь политикой... мне нужно попасть в Париж...
— Зачем? При ваших убеждениях главная политика — свернуть шею большевикам, а этим сейчас занимается Юденич.
— У меня есть важнейшее сообщение для высокопоставленных русских лиц. Они в Париже.
— Ну что ж, генерал Юденич найдет наилучший способ связать вас с этими лицами, да он и сам достаточно высокопоставленное лицо.
— Позволю себе заметить, что вы поступаете неправильно.
— Я поступаю, как подсказывает мне моя совесть русского офицера, знающего, где сейчас главный фронт борьбы с большевиками, которым вы хотите мстить...
Рано утром его отвезли в приморский финский город Котку, посадили на пароход, который вскоре отчалил и взял курс на Ревель.
Финский зеленый берег остался за кормой и быстро удалялся, превращаясь в темную полоску на горизонте.
Дружиловский метался по палубе, не находя себе места от бессильной ярости.
