Только что мы минули с Покотиловым мост, как засуетились городовые и филеры и от Невы по Фонтанке крупной рысью мимо нас промчалась карета, запряженная вороными конями, с ливрейным лакеем на козлах. В окне кареты мелькнуло спокойное лицо Плеве. Покотилов схватился за бомбу, но карета была уже далеко и приближалась к Сазонову. Мы замерли, ожидая взрыва. Но на наших глазах карета, обогнув Сазонова, повернула в раскрытые ворота и скрылась. Я вернулся к Каляеву и сказал ему, чтобы он шел на место условленного заранее свидания. Покотилов подошел к Сазонову и стал его нанимать. Я видел, как Сазонов отрицательно качнул головой. Тогда я подошел к Сазонову:
– Извозчик!
– Занят.
– Извозчик!
– Занят.
Я остановился и посмотрел в лицо Сазонова. Он был очень бледен. Я прошептал:
– Уезжайте скорее.
Но он опять отрицательно качнул головой. Я прошел мимо него и позвал Мацеевского и опять услышал то же самое.
– Занят.
Я обернулся к Цепному мосту: Каляев все еще стоял на мосту. Так ожидали они, уже без всякой надежды, еще полчаса. Неудача Сазонова произошла благодаря одной из тех случайностей, которых нельзя ни предусмотреть, ни устранить. Как и было условлено, Сазонов стал в двенадцатом часу на свое место, лицом к Неве, так, чтобы видеть Мацеевского и набережную Фонтанки и заранее приготовиться к взрыву. Тяжелый, семифунтовый снаряд лежал у него под фартуком, на коленях. Чтобы бросить снаряд, нужно было отстегнуть фартук и поднять бомбу. Это требовало несколько секунд времени. Но, стоя у подъезда Плеве и отказывая нанимавшим его седокам, Сазонов возбудил насмешки других извозчиков. Из их длинного ряда он выделялся тем, что стоял лицом к Неве, тогда как все они стояли лицом в противоположную сторону, к цирку. Эти насмешки, т. е. боязнь обратить на себя внимание, заставили его повернуть лошадь мордою от Невы и стать спиною к Мацеевскому. Таким образом, Плеве, возвращаясь, был невидим ему и промелькнул мимо него неожиданно быстро. Сазонов схватился за бомбу, но было уже поздно.
Эта первая неудача научила нас многому. Мы поняли, что семь раз примерь и один раз отрежь.
Мы условились собраться после покушения на Садовой, в ресторане «Северный полюс». Я встретил еще на улице Боришанского. Я спросил его:
– Послушайте, Абрам, вы убежали?
Он поднял на меня свои большие, светлые глаза и промолчал. Я повторил свой вопрос. Он ответил:
– Да, я убежал.
– Какое право вы имели бежать?
Боришанский в ответ ничего не сказал. Я долго смотрел на его спокойное, точно каменное лицо. Наконец я его спросил:
– Почему же вы убежали?
– Странно… Если за вами следят, что вы будете делать?
– За вами следили?
– Если бы не следили, я бы не убежал.
– Слушайте, – сказал я, – товарищи могут подумать, что вы трус.
Он долго медлил ответом:
– Я не трус. Я должен был убежать. Каждый убежал бы на моем месте… И разве нужно было, чтобы меня без пользы арестовали?
В это время вошел в ресторан Каляев. По его лицу было видно, что он очень взволнован. Иногда он мельком взглядывал на Боришанского. Наконец он не выдержал:
– Почему вы убежали, Боришанский?
Боришанский посмотрел на него:
– Что бы вы сделали, если бы шпионы вас окружили?
Каляев ничего не ответил. Не могло быть сомнения, что Боришанский говорит правду. Оставаться же с бомбою на глазах у филеров значило губить и себя, и товарищей, и самое дело.
Покушение не удалось. Жить всем членам организации в Петербурге не было цели. Швейцер в тот же день уехал с динамитом обратно в Либаву, Боришанский – в Бердичев, Каляев – в Киев, Покотилов – в Двинск, где должен был ждать известий от нас Азеф. Я остался еще на день в Петербурге и вечером встретился с Сазоновым.
Мы поехали с ним на острова. У взморья я наконец решился заговорить:
– Слушайте, почему вы не хотели отъехать от дома Плеве?
Сазонов обернулся с козел ко мне:
– Почему?.. Я надеялся: может быть, он опять поедет.
– Но вы ведь знали, что этого не будет?
– Эх… Ну конечно…
Он опустил голову. Через несколько минут он снова заговорил:
– Стою я, бомбу на коленях держу… Жду… Знаете, ничего… Только ноги похолодели…
Он махнул рукой. Потом вдруг быстро обернулся ко мне:
– Это я виноват.
– В чем?
– Да вот… в неудаче.
Конечно, Сазонов был виноват менее всех, и я с гораздо большим правом, чем он, могу приписать неудачу 18 марта себе.
В Двинске Азефа не было. На почте не было условных от него телеграмм до востребования. На вокзале меня встретил Покотилов. Его первые слова были:
– Валентин арестован.
– Как – арестован?
– Его нет. Телеграмм тоже нет. Что делать?
Азеф только впоследствии объяснил, что в Двинске заметил за собой наблюдение и, скрывая следы, три недели ездил по России. Тогда его отсутствие в такой важный момент мы могли объяснить только его арестом.
Покотилов, волнуясь, с мелкими каплями крови на лбу, говорил:
– Валентин арестован. Покушение не удалось. Но Плеве будет убит… Плеве непременно будет убит… Неправда ли, Веньямин?
Я молчал. Мне думалось: потеря в решительную минуту Азефа лишала организацию единственного опытного террориста – более того: лишала ее руководителя. Руководительство переходило ко мне, а я не чувствовал себя подготовленным к нему. Я попросил Покотилова съездить к Швейцеру и привезти его в Киев, куда должен был приехать и Боришанский. Я хотел посоветоваться с товарищами.
Я считал, что сил организации, с потерей Азефа, было недостаточно, чтобы убить Плеве. Мне казалось поэтому разумным попытаться сперва убить Клейгельса и, убив его, уже потом перейти к покушению на Плеве. Приготовления к убийству Клейгельса должны были дать недостающий нам опыт и помочь ориентироваться в почти незнакомой технике боевого дела. Я сообщил мое мнение товарищам. Каляев и Швейцер согласились со мной. Покотилов стал возражать:
– Мы взялись за дело Плеве и не можем оставить его. Мы обязаны убить Плеве. Сил довольно. В крайнем случае мы взорвем весь департамент полиции. Я все беру на себя.
Боришанский молчал.
– А ваше мнение? – спросил я его.
– Я поеду с Покотиловым, – отвечал он.
