Он набил патронами и вернул пистолет Долинину.
- Вы, кажется, красноармейцем были? - спросил Долинин сухо. - Где же вам удалось так пистолет освоить? В отряде?
- Почему только в отряде? Я оружием с детства увлекался. С поджигалок начинал. Знаете, из винтовочных гильз мастерили? Врежешь ее в деревянную рукоятку, просверлишь сверху дырочку для запала, внутрь - пороху, пыж, пульку... Над запалом - головка спички. Прицелишься, чиркнешь по спичке коробком - ударит по всем законам пиротехники. Иной раз разорвет...
- Не от этого ли и глаз пострадал?
- Глаз? Это осколком. - Цымбал прикоснулся рукой к черной повязке. - В начале войны было дело. Пытались урожай собирать. Пшеница стеной стояла, на редкость была пшеничка, никогда не видел такой, хотя я комбайнер старый. Не успели ее собрать. Я по крайней мере не успел. Разбили бомбами и комбайн, и меня. И, что досадно, когда привезли в больницу, на мне ни одной царапины. А вот глаза нет. И всё чем? Осколком, вот таким, с маковинку, с булавочную головку. Лечиться - где там! Бабы примочки делали.
- Как же вас в таком состоянии в армию взяли, да еще и рядовым бойцом? - недоверчиво спросил Долинин.
- Меня и не взяли, сам пристал в августе к ополченцам. Ну, а потом, когда нас окружили да помяли под Кингисеппом, стал по тылам к Славску пробираться. Встретился сначала е одним отрядом, а зимой и к вашим вот перешел: первый отряд немцы весь растрепали, рассеялись ребята кто куда.
- Зачем же вы пробивались в Славск?
- Сложный вопрос задаете, товарищ секретарь. - Цымбал умолк на минуту, добавил: - Врать не люблю, а и правду сказать нельзя. Я и сам-то ее узнал случайно, правду.
- То есть? Как это понимать? - Долинин нахмурился.
- Как хотите, так и думайте, а сказать ничего больше не могу. Извините, товарищ Долинин.
Цымбал поправил повязку на глазу, сел на бревно и принялся рыться в карманах, как бы желая показать этим, что разговор окончен. Долинин, пожал плечами, постоял-постоял за его спиной да и стал подниматься по тропинке к поселку.
2
Этим утром и Вареньке Зайцевой не хотелось идти в райком, разбирать скучные бумаги, линовать надоедливые ведомости, перекладывать папки с места на место. Вдвоем с лейтенантом Ушаковым они тихо бродили под обрывом, перепрыгивали через сбегавшие сверху ручьи и плоскими камешками "пекли блины" на воде. У лейтенанта это получалось великолепно - длинные серии рикошетов. Пущенный им камень ровно и быстро шел над поверхностью реки, легко касался ее, так же легко подскакивал, шел дальше, к противоположному берегу. Выпекался добрый десяток "блинов".
Варенькин камень или сразу врезывался в воду, или, раз подлетев, описывал в воздухе крутую, непременно сваливавшуюся влево, дугу и тяжело шлепался на стремнине.
- Физику надо знать, - смеялся Ушаков. - Угол падения равен углу отражения.
- При чем тут физика? - сердилась Варенька. - Просто вы себе выбираете хорошие камни, а мне какие попало.
Она первой заметила Цымбала, сидевшего на бревне, и шепотом сообщила Ушакову:.
- Партизан. У него, наверно, какое-нибудь горе. Второй день сидит вот так и смотрит на воду. Ребята рады, что вернулись, гуляют, а он - никуда. Ни знакомых у него, ни родных...
- Война, - сказал Ушаков неопределенно и поздоровался с Цымбалом: Здравия желаю! Из каких мест будете, если не секрет?
Он тоже присел на бревно и достал из кармана кожаный кисет. Варенька устроилась по другую сторону от Цымбала. К ее великому огорчению - она уже озябла и хотела бы уйти в тепло, - мужчины разговорились. Цымбал, оказывается, хорошо знал танковую бригаду, в которой служил Ушаков. Началось выяснение подробностей.
- У вас там был комиссаром бригады товарищ Дрозд, - сказал Цымбал.
- Точно. Полковой комиссар, Илья Степанович Дрозд.
- Мы тогда, ополченцы, к Молосковицам отступали, кидались кто куда, командиров не хватало, путались в лесах, страхи нам всякие чудились, больше, чем было на деле. Вдруг где-то, вроде бы уже под Яблоницами, встречаем на дороге человека с ромбами в петлицах. Это он и был, Дрозд ваш. "Куда, говорит, так поспешаете? Не Родину ли продавать собрались? Почем берете?" Обидно было слушать. Чего только он нам не наговорил... Ну, в общем, собрал нас, вроде батальона получилось. Ничего дрались, за танками научились в атаку ходить. Держались долго на железной дороге.
- Правильно, было такое дело под Молосковицами, - сказал Ушаков. Вернее, сюда ближе, к Большим Хотыницам.
- А потом нас забрали от танкистов, - продолжал Цымбал, - так и распрощались.
- Товарищ Ушаков, - не выдержала Варенька, видя, что разговору этому, как и всегда у фронтовиков, конца не будет; голосе звучал жалобно и обиженно. - Я совсем закоченела.
- Ну, друг, будь здоров, - сказал, поспешно подымаясь, Ушаков. Забегай, я тут, рядом. Вон за каменными домами фургоны стоят, видишь? Там и землянки наши! Наведывайся. Повспоминаем еще.
3
- Пешком быстрее будет! - нервничал Долинин, расхаживая по двору.
Разогревая мотор закапризничавшей "эмки", Ползунков одну за другой жег промасленные тряпки.
- Я что, Яков Филиппович! - возражал он. - Мое дело легкое. Мое дело, чтобы машина была в порядке. Она и есть в порядке. А если бензин ни к черту, что я могу сделать? Давайте другой бензин.
- Командующий на таком же ездит.
- А запускает на каком? На авиационном. Что вы мне рассказываете, Яков Филиппович! Я его шофера все-таки немножко получше, чем вы, знаю.
- У тебя на все отговорка готова.
Долинину было от чего нервничать. Утром нарочный на мотоцикле привез ему пакет с вызовом на заседание Военного совета армии - "к 13.00". Зачем вызывали - Долинин не знал. Может быть, хотели просить о какой-либо помощи, как в январе просил изготовить партию лыж, как в марте - снабдить сеном, наладить производство понтонов и десантных лодок. Не проходило месяца, чтобы армия не давала району того или иного - и всегда спешного - задания. А сейчас, по весеннему времени, когда не только на дорогах, но и в оврагах уже не осталось снегу, - сейчас Долинин может помочь войскам ремонтом повозок, кузовов к машинам: фанерный-то завод на ходу - в армии это знают. Может быть, конечно, вызывают и в связи с тревожным положением на фронте? Ходят слухи, что немцы вновь готовятся штурмовать Ленинград...
И вот уже давно тринадцать ноль-ноль, Военный совет заседает, а тут эта нелепая задержка, всегдашняя история с искрой, которая, как в таких случаях острят шоферы, ушла в колесо.
- Яков Филиппович, - попросил Ползунков, - сядьте за руль, погазуйте.
Долинин влез в кабину, взялся за регулятор газа. Ползунков яростно вращал заводную ручку, по лицу его, со лба к подбородку, бежали струи - уже не пота, а нефти, - но мотор все молчал.
