Тем временем Быков обзавелся лабораторией. Педагогический институт, где он читал лекции, стал местом его научных исканий, а студенты — сотрудниками. В этом были свои неудобства: будущий школьный учитель в роли исследователя внутренних органов — неважный помощник. Профессору оставалась единственная надежда, что студенты, полюбив физиологию, предпочтут ее педагогике.
Первой ученицей Быкова была молодая студентка Анна Риккль. Она знала литературу и педагогику, меньше зоологию и менее всего физиологию. Увлеченная планами ученого творить чудеса с помощью временных связей, студентка отказалась от профессии педагога. С ней Быков приступил к выяснению вопроса, подконтрольна ли деятельность печени коре полушарий.
Глава вторая
Первая помощница
— Я надеюсь, не вызову у вас недовольства, — начал Быков, подсаживаясь к станку, где студентка готовилась к опытам, — если прочту вам коротенькую лекцию о желчеотделении?
Он был немного смущен. Неудобно, конечно, приводить ассистентке сведения из университетского курса, но что поделаешь — помощница все еще слаба в физиологии.
— Ничего нового я вам не открою, напомню лишь старые истины, — мягко говорит он, боясь ее огорчить. — Слышали, разумеется, знаете, но повторение — мать учения. Лишний раз услышите — крепче запомните.
Тактичный учитель осторожно и коротко поведал ей о многом. Она должна знать, что печень — кладбище для красных кровяных телец. Они здесь распадаются на белковые вещества, из которых печеночные клетки образуют желчь. Сок этот из печени отводится по протоку в пузырь, а оттуда — в двенадцатиперстную кишку.
Внимательная слушательница разыскала тетрадку и, по привычке студентки, стала делать заметки. Учитель прочитал ей длинную лекцию о пищеварительных свойствах желчи. Сок этот усиливает фермент, который расщепляет жиры и способствует таким образом их усвоению в кишечном канале. В присутствии желчи возрастает сила ферментов поджелудочной железы, они словно обретают новые свойства. Желчь смачивает стенки кишечника, возбуждает его деятельность, усиливает сокращения кишечного тракта.
— Всего этого, разумеется, древние не знали, — шуткой закончил ученый, — и приписывали печени единственную способность — порождать сновидения…
После такого наставления можно было вручить студентке судьбу предстоящего опыта.
Собаке наложили фистулу — открыли доступ к желчному протоку через брюшную стенку и вставили в отверстие резиновую трубку для стекания сока в подвешенный цилиндр. Каждые пятнадцать минут девушка отмечала количество выделяемой желчи.
Трудное дело — решать задачи физиологии с помощью неопытных людей. Быков вскоре заметил, что каждый заданный урок ввергает студентку в волнение. Когда он сказал ей однажды: «От вас зависит обогатить физиологию открытием», — помощница совсем растерялась. Она долго просидела тогда у станка и взволнованно гладила стоявшую в лямках собаку…
В другой раз он заметил, что студентка не прочь повозиться с животными; пес стоял перед ней угрюмый, спокойный, а ей нравилось дразнить и валить его с ног. Увлеченная этим занятием, она нередко забывала следить, за фистулой, сделать запись в нужный момент.
Словно не замечая ее ошибок, ученый незаметно проверял каждый опыт сотрудницы и спокойно выслушивал ее.
Однажды она заявила ему:
— У нас сегодня как будто хорошая цифра. В цилиндре набралось десять кубиков желчи.
Всякому лестно добиться успеха. Влюбленная в свое новое дело, она жаждала удачи, но как разобраться, что ведет к цели и что, наоборот, к неудаче! Радоваться ли ей четырем или двенадцати кубикам желчи? Возможно, что и то и другое нехорошо.
— Сколько? — переспросил ее ученый.
— Десять, — неуверенно повторила она.
Быков промолчал. Через несколько дней студентка стала осторожней в своих предположениях.
— Четыре кубика желчи не слишком ли мало?. Как вы полагаете? — спросила она.
— Нет, ничего, — вскользь ответил учитель, — бывает и меньше.
Она так и не узнала тогда, что мясная пища и вода увеличивают отделение желчи.
Волнения неизменно затрудняли ее работу, и дело оттого подвигалось медленно. Проникнутая то страхом, то опасениями, она часто вытягивала трубку из фистулы, с тревогой проверяла, все ли на месте, чтобы тотчас вновь усомниться. Спустя много лет, когда прежняя студентка взбиралась на вершину Эльбруса, она не испытывала такого волнения, как в те дни у станка.
Чем ближе становился решающий день и определялась судьба эксперимента, тем менее надежной становилась помощница. Нужны были стойкость, терпение, а она твердила себе, что ничего у нее не выйдет, не такими руками делают открытия. Для этого нужны настоящие люди, не то что она — недоучка. Движимая любовью к науке, она в мыслях так высоко ее вознесла, что усомнилась в собственных силах, в способности быть ее творцом.
Особенно она волновалась, когда приходилось вводить в вену желчь. Собака стойко держалась, тихо скулила — ни протеста, ни злобы, точно она понимала важность эксперимента. Студентке тогда становилось не по себе. Повизгивания животного звучали упреком.
В такие, минуты всегда приходил на помощь Быков. Напомнив студентке, что она комсомолка, отважная альпинистка, мечтающая покорить вершину Эльбруса, он спрашивал, куда девается ее мужество в лаборатории. Или опыты в лаборатории менее важное дело, чем ее обязанности вожатой в пионерских лагерях? Говорят, что на комсомольских собраниях ее голос звучит уверенно, твердо; она не пожалеет нарушителя дисциплины и всегда отстоит свое убеждение. Почему же эти качества не проявляются в эксперименте?
За назиданием следовало утешение: не она одна склонна излишне сомневаться и не доверять себе. Страдал от «зверя сомнения» и Павлов. «Я, к сожалению, — признавался Иван Петрович, — награжден от природы двумя качествами. Может быть, объективно они оба хороши, но одно из них для меня очень тягостно. С одной стороны, я увлекаюсь и отдаюсь работе с большой страстью, но рядом с этим меня постоянно грызут сомнения…»
Волновалась, впрочем, не только сотрудница — у ученого были свои опасения: что, если опыты с желчеотделением ничего не дадут и временные связи на почке исключение? Удача позволила бы установить всеобщее значение временных связей для организма, неуспех, наоборот, сведет на нет все, что добыто доныне. Павлов, как-то присутствовавший на опытах, долго гладил собаку, застывшую в лямках, и проникновенно сказал: «Считайте себя счастливыми: вы видите явления природы, которые до нас никто еще не наблюдал». Теперь старый ученый ждет с нетерпением исхода этих работ.
