В зале стоял сдержанный шум. Профессорская речь мало кого интересовала. Не интересовала она, казалось, и самого оратора. Опустив вниз тяжелые, сонные веки, он что-то бубнил себе в прокуренные усы.
Ефим Петрович зорко оглядывал зал. У противоположной стены в кресле он приметил полковника Герасимова, одетого в штатский костюм, и очень обеспокоился. Ефим Петрович что-то шепнул своему соседу. Через несколько минут дружинники образовали вокруг Герасимова живую стену.
Ефим Петрович тронул Ромку за плечо.
— Проберись-ка вниз, — прошептал он. — У кабинета управляющего Григорий с «Вестингауза». Знаешь его?
— Неужели ж нет? — обиделся Ромка.
— Скажи ему тихо, на ухо, что Сыч припожаловал и что Ефим Петрович велел действовать. Понятно?
— Понятно! — подтвердил Ромка, сполз с подоконника и как угорь стал протискивать свое худое тело сквозь толпу.
В зале один оратор сменял другого, звучало много красивых слов о свободе.
Герасимов перебирал брелоки на часах, смотрел на лица рабочих: на одних было написано равнодушие, на других разочарование, на многих усталость. Живую искорку интереса он заприметил у немногих. Почему же эти малограмотные и усталые люди превращаются в такую деятельную силу, когда ими управляет социал-демократическая партия? Оторвать бы от рабочих их питающую и возбуждающую социал-демократию, проникнуть в партию и вырвать ее сердце — Ленина. Но как это сделать? Хорошо бы внедрить в социал-демократическую партию агента, подобного Азефу.
Азеф — один из руководителей партии эсеров, агент охранки. Начальник охранки купил его за тысячу рублей золотом в месяц. Дорого заплатил. Но зато партия эсеров-террористов сразу потеряла свое страшное значение. С Азефом встречается только он, Герасимов, даже шеф полиции не знает его настоящего имени. Царь осведомлен. И всё.
Азеф ночами заседает со своими боевиками и разрабатывает планы террористических актов против особ царствующего дома и членов правительства. Он отечески нежно благословляет молодых эсеров на совершение террористических актов, а под утро встречается с Герасимовым и передает эти планы ему. Спустя неделю-две Азеф горько скорбит о повешенных террористах на заседании правления эсеровской партии.
Страшный человек! Чтобы его не разоблачили в своей партии, он иногда оказывается вдруг неосведомленным, и террористический акт совершается. Герасимов сам боится этого агента — Азеф может предать и его, начальника охранки, может подослать к нему своих убийц. Полковник с Азефом поэтому не ссорится и набавляет ему сотню-две золотых, когда тот настойчиво требует. Был бы такой агент в социал-демократической партии, Герасимов бы знал, где в данную минуту находится Ленин и что он будет делать в ближайшее время…
— Слово имеет господин Бартеньев, — прервал мысли Герасимова громкий голос председателя.
На сцену вышел маленький юркий человек. Герасимов пристально вгляделся в него. «А-а, — вяло подумал он, — социал-демократ Федор Дан. Сменил сегодня фамилию на Бартеньева. Не опасный. В охранке его карточка отмечена желтой галкой, как голова ужа».
— Братцы рабочие! — услышал Ромка голос оратора, выбираясь из зала в вестибюль.
Здесь было тоже тесно, и даже лестница, ведущая вниз на первый этаж, была забита народом. Имена ораторов и смысл их речей эстафетой передавались из зала.
Ромка поразился, какой галдеж стоял внизу. Все, о чем говорилось ораторами в зале, здесь горячо обсуждалось. «Что это за дарованная царем конституция, которая не дает рабочим никаких прав? Зачем нам Государственная дума, которая против царя пикнуть не смеет? Как добиться настоящей свободы?» — слышалось тут и там.
Григорий стоял у самых дверей кабинета управляющего, но Ромка не сразу до него добрался.
— Ну что? — спросил Григорий ястребка.
— Дядя Ефим сказал, что Сыч явился и пора действовать.
— Ясно, — ответил Григорий, — поможешь мне. Заходи быстро.
Ромка прошмыгнул в кабинет. В комнате был полумрак, свет от уличного фонаря освещал белого мраморного юношу, который, опершись одной рукой на каменный крест, в другой держал череп и задумчиво его рассматривал. Пахло цветами, чистотой, под ногами лежал толстый, как мох, ковер. Громко тикали огромные часы, и блестящая, как солнечный луч, стрелка равномерно перепрыгивала по кругу.
Вслед за Ромкой в кабинет зашел Григорий, запер дверь на ключ и отвернул угол ковра.
— Чтобы не наследить, ковер дорогой, — пояснил он. — Вот тебе кусачки. Забирайся ко мне на плечи.
Григорий был высокого роста, и Ромка чувствовал себя на нем прочно, как на дереве.
— Перережь провод, да побыстрее, — скомандовал Григорий.
Кусачки щелкнули, словно раскусили маленький твердый орешек. Ромка мягко спрыгнул на пол.
Когда он, все еще красный от волнения, снова пробрался в зал, председательствовала графиня. Она приглашала послушать «уважаемого члена Государственной думы адвоката Огородникова».
Высокий и красивый Огородников поднялся и не торопясь подошел к ораторскому столу. Он чуть вздернул рукава у запястий и стал глубокомысленно рассматривать свои руки, поворачивая их то ладонью, то тыльной стороной. Дамы немедленно отметили, что руки у него тонкие и породистые, хотя фамилия «фи, какая вульгарная».
Когда водворилась тишина, Огородников грустно посмотрел в зал и доверительно сказал:
— Плохое у нас правительство, господа!
Зал грохнул от рукоплесканий. «Вот это правильно! Что правда, то правда!» — кричали рабочие. «Какая смелость!» — восторгались господа либералы.
— Плохое правительство, — повторил Огородников. — Но Государственная дума сделает так, чтобы это правительство стало лучше. Мы заставим его считаться с желаниями народа. Наша партия уже начала переговоры с правительством. Правда, пока за чашкой чая. Мы хотим сделать всё полюбовно, без насилия, без насилия, господа. Мы против насилия как сверху, так и снизу. Социал-демократы призывают к забастовкам, к стачкам. Кому это нужно?
— Нам, рабочим, это нужно! — крикнул пожилой рабочий с балкона.
— Рабочие должны поддержать нашу партию, — ответил Огородников, — отказаться от бойкота Думы, и мы обещаем защищать всех людей без различия на основе завоеванной нами конституции. Мы должны быть вместе. — Огородников развел руки, словно хотел обхватить все три тысячи человек. — Представьте себе, господа, связанных по рукам одной веревкой либерала и социалиста, которых готов растерзать лев, огромный, дикий. Мы их призываем: разорвите веревку совместными усилиями, вам грозит опасность, а они вместо этого валтузят друг друга ногами. И это одобряет… кто бы, вы думали? — Огородников сделал многозначительную паузу. Наступила тишина. — Ленин это одобряет, большевики. Они за насилие. А мы против всякого насилия. Самый умный и дальновидный социал-демократ Плеханов понял, что не надо было рабочим браться за оружие, что сила в единении либералов с социалистами. И мы аплодируем господину Плеханову, его мудрости…
