Одним из этих учеников был Пальмиро Тольятти, невысокий, худощавый, с острым и проницательным взглядом. Тема дискуссии, на которой присутствовал Грамши, была довольно далека от современности: это был разбор римских законов «XII таблиц». Тольятти отстаивал их подлинность. Видимо, он изрядно подготовился к дискуссии, каждое его слово было солидно, документально обосновано и, кстати сказать, подано в очень живой и доходчивой форме. Антонио заслушался и остался до конца диспута. Теперь ему вспомнилось, где он впервые видел студента Тольятти. Это было во время экзаменов на стипендию для студентов-провинциалов. Там Пальмиро Тольятти, тоже выпускник одного из сардинских лицеев, занял второе место. Грамши занял седьмое.
Антонио и Пальмиро приветливо поздоровались. Знакомство было возобновлено. Так начались их дружеские беседы.
Нередко они проходили вне стен университетского здания, во время загородных прогулок, почти всегда пеших: Антонио, болезненный и слабый с виду, был неутомимым ходоком. Он приохотил и Тольятти к подобного рода экскурсиям.
Грамши и Тольятти резко выделялись на фоне прочей студенческой массы. Туринские студенты, как правило, не отличались особой серьезностью, они не слишком склонны были утруждать себя, развлекались как могли и лишь в самом конце семестра, перед самой сессией, нехотя усаживались за книжки. И социальные вопросы их не слишком занимали. И даже их порою весьма пылкий национализм был, по всей вероятности, в основном данью моде. А Грамши и Тольятти занимались науками всерьез и никаких поблажек себе не давали, учиться так учиться!
Многие студенты поначалу полагали, что Антонио и Пальмиро ведут беседы на какие-то чуть ли не религиозные темы. Но это оказалось не так. И когда какой-нибудь любитель религиозных споров (а были в университете и такие) пытался втянуть их в сферу своих интересов, они с полной откровенностью признавались, что подобные вопросы их нисколько не занимают.
Эти необычайно серьезные и непривычно вдумчивые студенты интересовались чисто конкретными вопросами — они ревностно изучали политическую и экономическую жизнь Италии, к тому же не слишком отдаленного прошлого; углублялись во все эти проблемы, считая, видимо, что знание политических и экономических деталей, тонкостей и подробностей, бесспорно, еще пригодится им в не столь уж отдаленном будущем. Жизнь выдвигала перед ними вопросы, требующие немедленного и недвусмысленного разрешения, а на эти вопросы адепты традиционной науки никак не могли ответить.
А новейшие идеалистические теории, очень ловко изложенные и привлекательно приодетые, либо вовсе уклонялись от решения этих проклятых вопросов, либо давали на них ответы совершенно неприемлемые и ничего не разъясняющие. По-видимому, разрешение всех этих вопросов было не по плечу жрецам официальной науки.
Тут-то и проявился несравненный аналитический склад ума, присущий студенту Антонио Грамши. Он не теоретизировал, не умствовал, нет, его представления о жизни народа не были вычитаны из книг, он знал эту жизнь, он имел о ней самое точное, самое исчерпывающее представление!
Уже в юные свои годы Грамши проявлял жгучий интерес к социальным проблемам. Туринский университет предоставил ему возможность их углубленного изучения. И молодой Антонио с пылом принялся за изучение всех сторон общественной жизни современной ему Италии.
Туринский университет был весьма незаурядной и весьма солидной школой; и в эти годы именно и была заложена основа энциклопедических знаний, поражавших впоследствии всех, кто был знаком с Антонио Грамши.
И если туринские профессора и не могли подсказать Антонио пути разрешения всех тех жгучих проблем современности, которые волновали его, юного сардинского бунтаря, то они научили его величайшей добросовестности в делах науки и привили ему живейшую склонность к научному исследованию. Итак, Антонио почерпнул в эти свои студенческие годы очень и очень многое. И годы эти были годами истинного подвига, периодом жизни не менее самоотверженным и героическим, чем многие из последующих лет. Потому, что Антонио жестоко страдал не только от бедности!
Он постоянно чувствовал недомогание: «вот уже по крайней мере три года, как меня ежедневно мучат головная боль и головокружение», — пишет он одной из своих сестер. И все-таки он не сдается, он не может поддаться недугам и слабостям, он должен, стиснув зубы, трудиться, упорно работать, работать во что бы то ни стало, ибо он должен жить и овладевать знаниями.
От природы он отнюдь не был педантом и аккуратистом. Но он выработал в себе систематичность, точность и четкость в научном исследовании.
Крохотная его комнатушка (на верхнем этаже в доме по пьяцца Карлина, 8) была загромождена не только книгами — чуть ли не под потолок вздымались картотечные ящики, он заносил на карточки самое интересное из прочитанного им, ничто не должно было исчезнуть втуне.
Научные занятия увлекали его, и, однако, он не чувствовал, что делает то, что нужно, что путь, на который он вступает теперь, избран им окончательно и бесповоротно.
Он порою испытывает колебания. И в письмах его порою проскальзывают трагические нотки.
Вот выдержка из письма его к сестре, письма первой туринской эпохи:
«Я жил в течение двух лет вне мира, почти как во сне. Я жил только мозгом и совсем не жил сердцем. Но я работал. Возможно, я работал слишком много, больше, чем мне позволяли мои силы. Я только работал, чтобы жить, я должен был также и отдыхать и развлекаться. За эти два года я, может быть, ни разу не засмеялся, так же как ни разу и не заплакал».
И он продолжал свои признания:
«Я похож на медведя и внешне и внутренне».
В эти годы ему особенно свойственны раздражительность и замкнутость. Его еще мучат сомнения, еще не завершились поиски своего пути, поиски длительные и далеко не всегда легко дававшиеся ему…
В Туринском университете Антонио Грамши познакомился с новейшими веяниями в науке и философии, в Турине он прошел путь от гегельянства (поначалу воспринятого через труды модного тогда Бенедетто Кроче) к марксизму. Впрочем, годы эти в жизни Антонио — это не просто годы ученых занятий. Это его, Антонио Грамши, университеты — примерно в том же смысле, как понимал это слово Горький.
«Этот орел еще не умеет летать», — сурово замечает Тольятти о студенческих годах своего друга.
Может быть, Антонио нелегко давалась наука полета. Как бы то ни было, он научился летать.
Близилась война, но мало кто предчувствовал это: разве что приверженцы наиболее радикальных общественно-политических учений; впрочем, тогда еще к ним мало кто прислушивался.
