Исключением оказалась Российская Академия наук. Лишь год назад главенствующая в академии партия реакционеров забаллотировала представленного Бутлеровым великого русского и мирового ученого, не сочтя Менделеева достойным академического кресла.
Русская общественность ответила на этот акт правительственной партии бурей протестов. Отовсюду: от отдельных лиц, факультетов, обществ, академий — шли к Менделееву, в редакции газет, в адрес научных организаций резкие выражения негодования и возмущения.
«И среди всех других более крупных, более глубоких явлений, направивших его сверстников к политическим и общественно-политическим интересам, к обязанностям, к борьбе за освобождение, для Андрея Николаевича поводом перелома его политических воззрений явилось чуждое широким кругам общества сознание внутренней немецкой опасности, понимание роли правительства того времени в ее создании», — писал о своем друге Вернадский.
Каждый русский в то время становился врагом самодержавия и его полицейской системы по-своему, но рано или поздно становился им.
Студенческие настроения подготовляли почву для общения, единения и организованности. Почти стихийно 10 ноября 1882 года состоялась общестуденческая сходка в большой аудитории университета. В университет немедленно явилась полиция. Студенты, не покинувшие аудиторию по требованию пристава, были окружены полицейскими и под конвоем отведены в Манеж. Усатый пристав в белых перчатках спрашивал у арестованных имя, фамилию и поодиночке отпускал.
Когда Вернадский вышел за ворота, его встретили братья Ольденбурги, Шаховской, Крыжановский, студенты других курсов, других отделений факультета, с которыми он успел сойтись за этот день. Они встретили его смехом и шутками, но дома произошло резкое столкновение с матерью. Она отвела его в дальнюю комнату, чтобы отец не слышал разговора, и, указывая в сторону кабинета, где он лежал, истерически шептала:
— Твоего отца политика довела до чего, видишь? Тебе этого мало? Ты что? Хочешь попасть в Сибирь, как Чернышевский? Ты о матери думаешь? Об отце думаешь?
Сын отмалчивался. Мать оставалась далекой и от политики, и от науки, и от его интересов. Она не любила канарейку, висевшую у Володи, ненавидела мышей, жизнь которых он наблюдал, даже аквариум ее беспокоил.
— Не разводи в доме сырости! — кричала она.
Володя молчал под действием толстовской «Исповеди», которую только что читал и которая его не только «заставила много думать», но и много говорить с друзьями о том, как жить и вести себя.
Разговоры такого рода чаще всего происходили в аудитории ботанического кабинета в ботаническом саду университета, которую предоставил А. Н. Бекетов студенческому научно-литературному обществу. Созданное в 1882 году, общество объединило студентов, выделявшихся своими научными и литературными интересами.
Оно возникло благодаря энергичной инициативе знаменитого историка, профессора Ореста Миллера, «благородного, чистого сердцем идеалиста-славянофила», по характеристике Вернадского.
На протяжении последующих нескольких десятков лет во всех областях духовной жизни и общественной деятельности блистали имена членов этого студенческого общества. Оно просуществовало до 1887 года, когда секретарь общества, студент естественного отделения, был казнен за подготовку убийства Александра III.
Этот студент был Александр Ильич Ульянов.
По делам общества Вернадский часто встречался с ним и преклонялся перед необыкновенной нравственной чистотой этого юноши с бледным лицом и прекрасными задумчивыми глазами. Высокая прическа из густых, курчавящихся волос несколько удлиняла его лицо, подчеркивала его высокий рост и покатые плечи.
Ульянов появился в университете в 1883 году.
Это был необыкновенно талантливый юноша. Его исследования в области зоологии и химии изучались в обществе, а одна из студенческих работ получила золотую медаль.
О революционной деятельности Ульянова никто не знал. Но общее настроение юноши было известно. Однажды Вернадский и Краснов перед началом литературного вечера в обществе, посвященного Л. Н. Толстому, заспорили о письме Толстого Александру III. Толстой предлагал царю помиловать убийц его отца, Александра II.
Вернадский считал, что Толстой с его огромным влиянием должен был отозваться на суд и смертный приговор, и называл его обращение к молодому царю справедливым и смелым поступком. В заключение он процитировал Достоевского:
— Убивать за убийство несоразмерно большее наказание, чем само преступление!
Краснов считал всякое обращение к царю недостойным революционера.
— Да ведь не революционеры просят, а Толстой! — напомнил Вернадский.
Он должен бы спросить тех, за кого просит!
К спорщикам долго прислушивался только что начавший появляться на собраниях Ульянов. Он подошел к друзьям и сказал серьезно и строго:
— Позвольте, товарищи! Представьте себе, что двое стоят на поединке друг против друга. В то время как один уже выстрелил в своего противника, другой, сам или его секундант, обращается с просьбой не пользоваться в свою очередь оружием… Может кто-нибудь на это пойти?
Параллельно с освобождением социального самосознания от гнета семейных, религиозных и школьных традиций шло освобождение умов от не менее страшных пут привычного мышления. Это освобождение совершалось с еще большей стремительностью благодаря необыкновенности профессорского состава.
Однажды в просторных коридорах университета Вернадский прислушивался к оживленной беседе Бутлерова со студентами. В такие беседы Бутлеров вступал охотно и часто высказывал ученикам свои самые заветные мысли. В тот раз он говорил о не признававшейся еще никем возможности разложения атомов, дальнейшего их деления.
— Мы считаем пока, что атомы неделимы, но это значит, что они неделимы только доступными, нам ныне известными средствами и сохраняются лишь в известных нам химических процессах, но могут быть разделены в новых процессах, которые, быть может, вам и удастся открыть! — говорил он, оглядывая молодые и смущенные лица окружавшей его молодежи. — Весьма возможно, что многие из наших элементов сложны, ведь трудно думать, что для разнообразных веществ в природе нужно было так много элементов, когда везде и всюду мы видим, что бесконечное разнообразие явлений сводится к малому числу причин… Я думаю даже, что алхимики, стремясь превращать одни металлы в другие, преследовали цели не столь химерические, как это часто думают…
Создатель гениальной теории химического строения, объяснив всему миру устройство молекулы, теперь шел дальше, проникая в тайну атома. Но как ни велик был авторитет профессора, ученики не соглашались с ним. Новизна и неожиданность его идей не давались легко умам; нарушая привычное течение мыслей, они доставляли страдания. Избегая их, каждый и предпочитал отрицать самые идеи.
