Все были уверены, что по окончании гимназии я поступлю в университет, на литературное отделение. Но сама я с шестого класса гимназии стала мечтать о другом — о медицине. Я решила — и считаю до сих пор, — что это самая лучшая профессия.
Была у меня в ту пору еще одна заветная мечта: как можно скорее начать работать, как можно скорее сделаться самостоятельным человеком. Я завидовала всякому, кто был хоть не намного старше меня: он начнет зарабатывать раньше, чем я.
После окончания гимназии мне так захотелось самостоятельности, что я решила вообще отказаться от продолжения образования и искать работы. В Силезии можно было в то время получить место учительницы народной школы.
В величайшей тайне от всех я поехала поездом в Катовицы (ныне Сталиноград) и отправилась к тамошнему школьному начальству. Мне сказали, что пока все вакансии заняты, и посоветовали наведаться осенью: может быть, что-нибудь и найдется.
Летом я сделала открытие, что можно зарабатывать и посещая университет, и решила получить высшее образование. На медицинский факультет я не попала — туда принимали ограниченное число женщин — и, к великой радости моего отца, пошла на отделение литературы и польского языка.
В университете большинство студентов были ярые реакционеры. Левая молодежь составляла маленькую группку. Я тотчас вступила в союз социалистической молодежи. Мы вели упорную борьбу с реакционерами. Обычно начиналось с диспутов, а кончалось дракой. Тогда же я начала работать в просветительной рабочей организации, которая устраивала доклады, лекции и располагала большой библиотекой.
Я спешно искала заработка, хотя родители считали себя обязанными давать мне полное содержание, пока я не кончу университета. Но я твердо решила стать самостоятельной. Достала несколько уроков и бегала к моим ученикам и ученицам с одного конца города на другой.
Один из уроков был весьма забавный. Я обучала двоих графских детей. Жили они в прекрасной вилле с чудесным садом и были при этом очень несчастны. Я вспоминала свое детство, босое, оборванное и голодное. Насколько же оно было интереснее и радостнее их детства! Они не ходили в школу, чтобы не встречаться с детьми неграфского происхождения. День и ночь находились под надзором гувернантки-француженки, которая не сводила с них глаз. Они постоянно должны были заниматься каким-нибудь рукоделием — готовить подарки для многочисленных бабушек и тетушек ко всевозможным именинам и дням рождения. Целыми неделями сидели они над каким-нибудь ковриком: кропотливо продевали разноцветную шерсть сквозь дырочки канвы, старательно отсчитывали нити по узору, напечатанному на бумаге.
— У вас тоже столько теток? — со вздохом спрашивали они меня и завистливо удивлялись, когда я им говорила, что у меня вообще нет ни одной тетки.
Им не разрешалось одним выходить на улицу. Раз в день они отправлялись гулять с француженкой, которая заставляла их ходить медленно, важно, держаться прямо, не глядеть по сторонам, не останавливаться у витрин.
Единственным развлечением в их жизни было… посещение дантиста.
— Знаете, это так приятно, когда он этим сверлом сверлит в зубе…
Бися завидовала Стасю, что у него больше испорченных зубов, чем у нее:
— Он еще два раза пойдет к дантисту, а я уже больше не пойду.
Учились они очень плохо. Я просиживала у них по три часа в день и часто задумывалась над тем, что вот для образования этих детей трудится столько народу: я, француженка, учитель музыки, учитель гимнастики. А в сущности их следовало бы отдать обучаться какому-нибудь ремеслу: книжные знания никак не укладывались в их головах. Но они были детьми графа, владельца крупных промышленных предприятий, и никому не было дела до того, есть или нет у них способности. Им предоставлялось все, что было недоступно даже для самых способных детей рабочих и крестьян.
Через год я оставила своих графят и начала работать библиотекарем в рабочей библиотеке. Это была прекрасная, интересная работа.
В то же время я продолжала учиться в университете. В 1927 году сдала дипломную работу, потом учительский экзамен. Потом в течение двух лет дополнительно изучала историю и историю культуры. Тотчас после получения диплома я стала хлопотать о месте учительницы гимназии и в начале учебного года получила его.
Неподалеку от Кракова, в Станетках, находился большой женский монастырь св. Бенедикта. Монахини содержали школу-гимназию. В этой школе я и получила первую в своей жизни должность.
Монастырь был древний, двенадцатого века. Огромные толстые стены, в классах холодно, как в погребе. По коридорам сновали монахини в темных одеяниях, с постоянно опущенными вниз глазами. Устав монастыря был очень суров: монахиням не разрешалось ни на минуту выходить за его пределы. Те, что раз вошли сюда, никогда больше не выходили; умерших хоронили в подземельях костела, находившегося в стенах монастыря.
Это был для меня совершенно новый мир, о существовании которого я не имела понятия, — удивительный мир, как будто целиком перенесенный в наши времена из средневековья.
С большим страхом вошла я впервые в класс. Оказалось, что некоторые ученицы старше меня, но мы как-то быстро подружились.
Девочкам было здесь тяжело вдали от дома, от родителей, среди оторванных от жизни, ничего не понимающих монахинь. Не удивительно, что к нам, учительницам, — а нас было там одиннадцать человек, — они относились очень хорошо.
С первого же момента, как я приступила к работе в этой школе, началась борьба учительниц с хозяйками гимназии — монахинями. Мы потребовали, чтобы девочек выпускали на прогулки. Учительница естествознания заявила, что не сможет хорошо поставить занятия, если ей не разрешат выводить детей в лес, на луг, к пруду. Учительница гимнастики потребовала коньки, санки и лыжи. Игуменья монастыря велела принести и показать ей лыжи. Долго рассматривала их, вздыхала и, наконец, сказала:
— Все это хорошо, но как собственно на этом сидят?
Я, как преподавательница польского языка, сражалась за то, чтобы ученицам разрешили читать светские книги. Монахини считали все книги, кроме молитвенников, дьявольским измышлением. С болью в сердце мирились они со школьными учебниками. Но читать повести? Стихи? Они совершенно не могли понять, зачем это нужно. Я принуждена была обратиться к школьному начальству и потребовать, чтобы на монахинь оказали воздействие, заставили их разрешить детям читать по крайней мере то, что полагается по школьной программе. Это была война в защиту интересов учениц. Но мы вели и другую, не менее ожесточенную, — в защиту наших собственных интересов.
