Когда занавес опустили, Вуд утер пот со лба, вытащил свою трубку и собирался зажечь спичку, и вдруг пожарный, стоявший у сцены, закричал: «Эй, нельзя этого делать!»
Во время моего первого посещения большой лаборатории у Джона Гопкинса, этот шутник с огнем отвернулся от меня на пару минут, нагнулся над какой-то ванной и затем вежливо предложил мне горсть огня.[47] Этот огонь горел вроде спирта, но был немногим горячее огурца. Мне почему-то кажется, что если бы я не взял его, я не писал бы биографию Вуда.
Я начал разъяснять серьезную связь между доктором Робертом Вильямсом Вудом, Королевским Обществом и золотой медалью Румфорда, но съехал в сторону и пишу о «Вуде в огне» — но это все равно относится к тому же.
Летом 1939 года Буду исполнилось семьдесят лет, и может быть вы думаете, что здесь-то он присядет и решит немножко отдохнуть или даже приляжет и поспит часок-другой. Вместо этого Вуды опять поехали на западное побережье, чтобы экспериментировать с новым типом дифракционной решетки для обсерватории Лоуэлла в Флагстафе и обсерватории Маунт Вильсон в Пасадене.
Из Пасадены Гертруда поехала в Голливуд, где живет ее сестра, а Вуд отправился в обсерваторию для испытания новых решеток, изготовленных им. Одна из них, помещенная над трехдюймовой камерой Шмидта с фокусом в пять дюймов, дала за пять секунд полностью экспонированный спектр Арктура. С выдержкой в десять минут он получил замечательный снимок спектра кольцевой туманности в созвездии Лиры, что «что-нибудь да значит» для пятидюймовой камеры. Эти эксперименты поставили рекорд краткости экспозиции при съемке звездных спектров со спектрографов без щели. Фотографическая пластинка имела размер всего в половину квадратного дюйма, но линии были столь резкие, что при тридцатикратном увеличении они получались тоньше трети миллиметра.
Это было прелюдией к спектроскопической победе, к которой он стремился, — сделать настолько большую решетку, чтобы покрыть восемнадцатидюймовую камеру Шмидта с фокусом в тридцать шесть дюймов, инструмент, с которым Ф. Цвики открывал super novae такими темпами, что у астрономов кружились головы.
Летом 1941 года Вуд бросал бумеранги в своего биографа в Ист Хэмптоне и опять отправился в Калифорнию — с решетками для восемнадцатидюймовой камеры.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Вуд — метатель бумеранга, владелец автографа молнии и исследователь психологии детей
Этот тройной рассказ об исполненном любопытства прометеевском духе-мучителе начинается с молний и бумерангов, возвращается к своей исходной точке, как и полагается хорошему бумерангу, а потом летит в область экспериментов по детской психологии, включая страшный замысел с порохом, относившийся к его собственной, невинной крошечной внучке. И он еще жалуется, что я изображаю его в некоторых местах биографии чудовищем…
Когда я отправился, по приглашению мистрис Вуд, в их летнюю резиденцию в Ист Хэмптоне в июне, чтобы отдохнуть несколько дней от работы над его биографией, я с утра до ночи носился по полям, окружающим их дом, по пятам неутомимого Волшебного Лося из сказки, т. е. самого Вуда, который никогда и ни от чего не устает, в возрасте, когда большинство ученых профессоров весьма склонно к тому, чтобы посидеть в кресле или соснуть. Основные наши экспедиции направлялись вдоль дороги на большой луг, усеянный незабудками, где он метал бумеранг и пытался научить этому меня. Перед этим он водил меня на поле клевера за сараем-лабораторией, где он получил свой «автограф молнии».
«Подпись» ее, которая все еще висит в сарае и которая была описана и помещена несколько лет назад в Scientific American , была получена доктором Вудом вскоре после того, как молния чуть не убила его. Показывая мне это место, он рассказал:
«Прошла сильная гроза, и небо над нами уже прояснилось. Я пошел через это поле, которое отделяет наш дом от дома моей свояченицы. Я прошел ярдов десять по тропинке, как вдруг меня позвала моя дочь Маргарет. Я остановился секунд на десять и едва лишь двинулся дальше, как вдруг небо прорезала яркая голубая линия, с грохотом двенадцатидюймового орудия, ударив в тропинку в двадцати шагах передо мной и подняв огромный столб пара. Я пошел дальше, чтобы посмотреть, какой след оставила молния. В том месте, где ударила молния, было пятно обожженного. клевера дюймов в пять диаметром, с дырой посередине в полдюйма. Если бы Маргарет не позвала меня, я бы оказался точно „на месте“. Я возвратился в лабораторию, расплавил восемь фунтов олова и залил в отверстие».
То, что он выкопал, когда олово затвердело, похоже на огромный слегка изогнутый собачий арапник, тяжелый, как и полагается, в рукоятке, и постепенно сходящийся к концу. Он немного длиннее трех футов. Я удивился, почему он не проник в почву глубже.
Когда мы вернулись домой к чаю, я заметил на камине бумеранг. Это большая штука, совсем не похожая на игрушку. Это было то, что австралиец, вероятно, назвал бы «рабочим» бумерангом. Он был сделан из твердого, тяжелого полированного дерева.
«Это — с Борнео?» — спросил я.
«Я сделал его сам», — ответил Вуд. — «Я сделал много их».
Он повел меня на широкий луг с незабудками, и здесь я впервые увидел, как опытный человек бросает бумеранг. Его движения, их последовательность и техника казались гораздо сложнее гольфа, тенниса, метания диска и всего остального, что я видел раньше. Ближе всего сюда подходит поза дискомета с римских статуй — правая нога далеко впереди, плечи повернуты влево, бумеранг далеко отнесен влево и назад, причем рука даже загибается вокруг пояса. Затем движение вперед на левую ногу — бумеранг идет вверх по вертикали, высоко над правым плечом. После окончательного шага или прыжка вперед правой ногой бумеранг бросается вытянутой рукой прямо вперед и немного вниз, почти по направлению к земле. Но вместо того, чтобы удариться об нее, при правильном броске, он переворачивается и начинает взлетать «бреющим полетом» по наклонной кривой. Если бросок был хорош, то бумеранг описывает полную кривую и возвращается к ногам метателя. Этот вид спорта далеко не безопасен. Иногда любители попадают в госпиталь с разбитыми коленными чашечками или другими повреждениями.
Вуд уговаривал меня попробовать. После многих попыток мне удалось один раз заставить бумеранг взлететь. Но полет его не был настоящим. Метание бумеранга требует такой же спортивной формы, тренировки и искусства, как гольф или теннис высокого класса.
Вечером я сказал Буду: «Многие считают, что вы никогда не проявляли особого интереса к спорту и играм. Как случилось, что вы занялись бумерангом?»
