Я подготовил и спел тридцать семь партий. Вскоре планирую добавить к своему репертуару еще одну — из «Андре Шенье» Джордано. Я записал эту оперу, но никогда не выступал с ней на сцене. Многие певцы спели даже больше партий: Пласидо Доминго знает, кажется, партий сто. Но для меня и тридцать семь — это очень много: я и так переполнен этой музыкой. Прошлым летом мы поехали куда-то с Биллом Райтом, и в машине я запел малоизвестную итальянскую народную песню. Билл удивился тому, как много в моей памяти музыки: оперы, церковная музыка, народные песни, популярные песни моей юности… «Билл, что ты хочешь этим сказать?» — Я имел в виду достаточно распространенное мнение, что высокие ноты влияют на мозг тенора. Может быть, Билл думает, что, если голова полна музыки, в ней не остается места для мыслей?
Что касается голоса, то у тенора он с возрастом «темнеет». Исполнение более драматических партий требует более «темного» голоса, и он становится ниже. Если вы таким образом воздействуете на свой голос, то распроститесь с надеждой петь более высокие партии. Например, если вы решили спеть «Отелло», то можете забыть о «Пуританах». А может быть, вы уже распрощались с «Пуританами»? Выбор ролей влияет на голос и в ту, и в другую сторону.
Скоро я узнаю, грозит ли мне это: у меня в планах спеть во второй раз в опере Доницетти «Дочь полка». Там в партии Тонио есть ария «О мои друзья» с девятью верхними до. Выступлением в этой опере вместе с Джоан Сазерленд в «Метрополитэн» в 1972 году я привлек всеобщее внимание. Принято считать, что исполнить теноровую партию в этой опере почти невозможно. Когда же я ее исполнил, то ко мне отнеслись как к герою, почти как к Линдбергу, который в одиночку перелетел в Париж через Атлантику. Со времени того моего выступления прошло четверть века. Если я смогу опять исполнить эту партию, то буду считать это своим величайшим достижением.
Адуа и друзья убеждают меня не делать этого. Они говорят, что не зря большинство теноров не настолько безумны, чтобы ее исполнять. «Зачем же ты собираешься петь ее опять?» — «Потому что я безумен», — отвечаю им я.
Тут проблема совсем в другом — может ли взять столько верхних до певец, которому уже далеко не тридцать лет? Отвечаю: эти верхние до — дело привычки, точнее, тренировки. Если натренируешь голос и будешь в форме, то справишься. Что касается меня, то высокие ноты для меня — не самое сложное в опере. Не хочу сказать, что они не таят в себе опасности, нет, петь в верхнем регистре всегда непросто. Меня волнует другое: удастся ли спеть хорошо всю партию — от начала и до конца?
Я часто задаюсь вопросом: какой магической властью над зрителями обладают высокие ноты? Почему они так волнуют людей? Выступая на сцене с полной отдачей весь вечер, чувствуя, что пою хорошо, я вижу теплую реакцию публики. Но все это не идет ни в какое сравнение с тем восторгом, с каким встречается высокое до, когда держишь его. Чем объяснить это? Может быть, зрители думают, что высокие ноты спеть гораздо труднее, чем исполнить всю партию в опере? Конечно, отчасти это так. Когда в прыжках в высоту спортсмен берет планку два метра, он получает больше аплодисментов, чем когда прыгает на один метр. Но музыка — это не легкая атлетика. Я придерживаюсь такой теории: когда тенор берет высокую ноту, то звук получается неестественный, непохожий на обычный человеческий голос. Скорее, он похож на звук, издаваемый животным. Может быть, высокие ноты взывают к чему-то глубинному в нашей природе? Может быть, именно поэтому они так волнуют многих?
Не хочу утверждать, что верхние ноты — единственный способ покорить аудиторию. Есть много других путей: это может быть особо выразительная фразировка или захватывающая зрителей игра на сцене… Главное — всегда следует использовать соответствующие актерские возможности, чтобы вызвать в зале нужное чувство в нужный момент.
Как бы ни прошел спектакль, я знаю, что только от меня зависело тронуть публику своим пением. Истина эта может показаться банальной, но не все коллеги разделяют мое мнение. Один из них как-то сказал мне после отличного спектакля: «Что это с ними? Я сегодня пел так, что они должны были залезть на стулья, аплодируя мне». И говорил это так, словно он свою партию исполнил, а зрители своей партии не исполнили.
Со мной такого не бывает. Если я действительно хочу покорить зрителей своим искусством, то должен подумать, как это сделать. Если это мне не удается, то здесь вина моя, а не зрителей.
Я сужу себя очень строго, поэтому-то и не очень прислушиваюсь к тому, что пишут критики. Но это вовсе не значит, что я не уважаю их мнения. Просто для меня гораздо важнее то, что я думаю о себе сам, по крайней мере когда дело касается моего собственного голоса. Если критики пишут, что я спел плохо, а я знаю, что хорошо, мне это неприятно. Если же я действительно пел плохо, то и сам это чувствую и мне совсем не нужно узнавать это от других.
Но на певца нападают не только серьезные музыкальные критики: вы должны быть готовы к самой неожиданной критике со всех сторон. Однажды я был приглашен на обед к друзьям из Пенсильвании Леоне и Нельсону Шэнксам. Мы сидели у них в кухне. Здесь же кормили внука Нельсона, которому нет еще и двух лет. Чтобы проверить голос и акустику (а может быть, и чтобы поразить ребенка), я приставил руку к уху, чтобы лучше себя слышать, и пропел громко несколько нот. Я был в голосе, и, по-моему, в ответ зазвенели стаканы. Ребенок нахмурился, потом высунул язык и невежливо причмокнул языком. Нельсон и Леоне смутились, но я сказал, что всегда ценю искренность.
В последнее время меня очень интересует современная популярная музыка, даже рок. Все началось с того, что, решив расширить круг почитателей классической музыки, я стал участвовать в больших концертах и петь по телевидению. Когда я выступал с такими исполнителями, как Элтон Джон и Стинг, то был поражен невероятной популярностью этих певцов и их музыки: они собирают куда более широкую аудиторию, чем оперные певцы.
Я смог узнать о них еще больше, когда пригласил их выступить на конноспортивном шоу в Модене. Именно тогда я впервые попытался исполнить эту музыку. Очень популярные итальянские певцы Лючио Далла и Зуччеро написали для меня песни, а я исполнил их на концерте. Обе эти песни были спеты в оперной манере и тем не менее стали популярны. Для меня это был своего рода вызов. Но ведь я исполнил их ради забавы, и это вовсе не значит, что я изменил своему вокальному стилю.
Выступая вместе со Стингом, Брайаном Адамсом и другими популярными певцами, я хотел показать, что ценю и уважаю их музыку. Но более важным для меня были молодые зрители, которые ничего не знают и не хотят знать об опере. Мне хотелось, чтобы юноши и девушки увидели, как их рок-идолы проявляют уважение к моей музыке. Чтобы молодежь, видя, как поп-музыканты стоят на сцене вместе с дородным оперным певцом и поют вместе с ним «Сердце красавицы…», могла бы сказать: «Да, уж если Стинг умеет ее петь, то, может, эта музыка не так и плоха».
