Слышал ли ты о норвежском матросе, которого волной выбросило за борт корабля, его поглотил кашалот и начал уже выделять кислоту, чтоб переварить бедолагу на говно, как кашалота загарпунили, вытащили из него матроса, и он еще очень и очень долго жил на белом свете; что касается медведей? Я однажды вообще лоб в лоб с ним столкнулся, думаю, знаю и чувствую этого зверя похлеще Костина, ибо очень внимательно и обостренно чувствую после фронта смерть; второй раз почувствовал в дурацкой охоте на медведя на вершине Кваркуш (Северный Урал) на альпийских лугах (Костин не поверит, конечно, что на Урале есть альпийские луга!), есть, есть, да еще какие роскошные…
Что касается описанного в „Рыбе“ случая, его мне поведал братец, Владимир Петрович Астафьев, проживающий по адресу г. Игарка, ул. Таежная, д. 10, кв. 5… Сестра пишет — на Новый год так загулял, так вдвоем с женой едва их в Игарке отловили, и вообще Володя — это наполовину Аким, и книга им почти вся рассказана, или, говоря книжно, „навеяна“, и он, только он, мог отпилить нос лодке, думая, что в такой „кошевке“ большой будет теплее и удобнее, и он, только он, мог так безалаберно ехать на охоту, отправляться в такой страшный путь по туруханским таежным завалам, горам и вообще натворить черт знает что, но при всем этом он человек добрый, за друга — душу отдаст и последнюю рубашку снимет. Много несообразностей и прочего есть в главе, вытекающих из характера этого человека и полного бескорыстия…
Ну, а что касается мелочей. Несколько замечаний я учту при издании „Рыбы“ в собрании сочинений, однако мало, очень мало. Ну, как можно читать так, чтобы не заметить, что в рюкзаке осталось несколько мотков ниток, да еще свитер Гоши распустили и вязали на основу. У меня жена перевязала тыщу верст ниток на моих глазах, этот предмет я „изучил“ и вообще с ружьем в тайге десяток лет таскаюсь; при моем „глазе“ и памяти многое умею видеть и помнить; конечно же, не увидь мои… и не услышь подобного случая[86], его и в книге не было бы; у нас около деревни три речки, две из них — Малая Слизневка и Большая Слизневка теперь почти рядом (на этой речке стояла мельница моего прадеда), на одной камни во мху, а на другой — нет… Все зависит от того, кто ловит, а еще — комар заедает рыбаков, когда они шарятся в речках[87]…
…А с цветком! Да у меня шкаф справочной литературы по фауне, зоологии, языку, и, если мне нужно было бы „уточнить“, не беспокойся, уточнил бы, да и с детства знаю — саранка растет луковкой, луковка состоит из плотно прилегающих маслянистых лепестков — в детстве этим объедался до блевотины. Это ж мое, авторское желание, чтобы цветок возрос цветком, это мечта о возрождении… человеческой души и жизни — и это надо объяснить людям, которые где-то учились, что-то помнили…
Что я делал бы, если бы у меня не было сотен и сотен читательских писем, в том числе и от охотников, как один из них пишет из Москвы… — одобрение опытного таежника.
…А первым читателем рукописи „Царь-рыба“ был Евгений Городецкий, бывший начальник геологической партии, базирующейся в Туруханске, облазивший все окрест, человек, окончивший Томский университет, ныне редактор издательства и писатель. С ним-то я и был на Нижней Тунгуске, ему и доверил „контроль“, ибо человеческая память инструмент, хотя и хороший, да несовершенный, и я… уже будучи опытным писакой, не мог полностью довериться и сделал, как делают все пишущие и вообще работающие люди.
Поблагодари, Феликс, за то Костина, что он еще что-то читает, но скажи ему, что в горе русские люди… становятся если не внимательней, то добрее друг к другу и называют человека трижды раненного на войне и по 14 раз переписывающие рукописи от руки… нельзя им себя в пример ставить. Одно дело ездить по Оби, а другое — Енисей. Я по Оби от Салехарда до Кызыма…
…Бригада, что описана в „Ухе“, существует у Антония на Кубинском озере в 70 км от Вологды, а я ее на Боганиду перенес…
Вот так-то учить старших! Поклон и здоровья отцу и всем близким. Можешь переслать это Костину, если почерк разберешь…»
23 сентября 1979 г.
«Дорогой Феликс!
Шлю тебе ответно книгу, тут про медведей, как толковали, очень мало — два из трех рассказов мною написанных в жизни — они когда-то печатались в „Знамени“, но третий рассказ „Бедный зверь“ — детгизовский „отцам“ и „мамам“ показался очень жестоким, будто вся наша жизнь, особенно у зверя, вполне идиллическая!
Все лето я пробыл в Сибири, бывал и недалеко от тебя — в Игарке и даже на Гарбичиан летал — рыбачил. Ездил и еще кой-куда, ездил бы и больше, да отец умирал и 5 сентября мы его с большим горем схоронили — рак печени. Погубил он себя вином. И хотя последние пятнадцать лет жил с нами, пил при каждом подходящем случае. Ну, да Бог ему теперь судья, а не люди. Жалко все равно очень. Ушел от нас последний старик.
В будущем году, если не зарежут сценарий, начнутся съемки двухсерийного фильма „Царь-рыба“ где-то в районе села Бор и поселка Ворогово, на Осиновских порогах.
На всякий случай сообщаю свой деревенский адрес (я купил дом в родном селе) — Красноярск, п/о Овсянка, ул. Щетинкина, д. 26.
Об отце я поговорю, конечно, но я уже перестал верить всем. Кругом обещают, обещают и… врут. Совсем трудно стало печатать молодых — сколько ни проталкиваю, не идут, и чем талантливее человек, тем его труднее стало напечатать.
В. Астафьев,
г. Вологда».
Написано в 1980-е годы на поздравительной открытке.
«Дорогой Феликс!
Прости меня великодушно. „Тайгу“ получил[88]. Рад был безмерно. Я еще на выставке облизывался, глядя на нее. Хотел поблагодарить, да видно замотался, начал работать. Зима у нас хорошая — легкий морозец, солнце, чувствовал себя бодро, вот и потянуло на „творческие подвиги“. Кажется, удалось мне пристроить книгу Крутовской в Москве[89].
До весны я буду дома, потом поездка… в Овсянке буду с мая месяца. Заезжай, буду рад еще раз побывать на Столбах, а пока поздравляю с Новым Годом! И всем желаю доброго здоровья…
Ваш Виктор Петрович».
6 февраля 1982 г., г. Красноярск.
«Дорогой Феликс!
Это хорошо, что летом ты поедешь в низовья [Енисея]. У меня в устье Подкаменной [Тунгуски] живет преданнейший школьный друг Вася Баяндин (работает в экспедиции) и стоном стонет, зовет к себе… и я наверное соберусь летом… Однако, когда поедешь, не минуй меня здесь, в Овсянке ли, найди. Надо кое о чем потолковать, и жена моя на Столбах не была. Хорошо бы снова, рано утром, до нашествия орды, побывать там, среди дивной и удивительной тайги. Я ведь теперь тоскую по Столбам и по ручью тому светлому, из которого пили; они-то, лес и камни, не виноваты, что мы такие мудаки; и две дамочки не поделили „любви к природе“ меж собою[90]; они (леса) умнее нас и величавей, если дерево падает и срывает с другого дерева кору, обламывает ветви, отряхивает хвою, оно, дерево, лишь простонет, согнется и начинает восстанавливаться и… лепить самое себя. Нам бы такое мудрое терпение на работе, не навязанное, а естественное, от жизни идущее…
