Надо ли говорить, что только твердая уверенность Добролюбова в реальном существовании этого давно созревшего мощного таланта позволяла ему с такой убежденностью предсказывать его скорое появление.
Оценка Некрасова в приведенных цитатах воспринимается теперь как глухой намек, мимо которого легко может пройти современный читатель. Однако в свое время этот намек значил очень много в расшифровывался без всякого труда. Ведь в рецензии на «Перепевы» Д. Минаева впервые было громко заявлено мнение революционно-демократической критики о своем поэте, хотя сам поэт и не был назван по имени. Это событие не могло пройти незамеченным прежде всего во вражеском лагере.
Воспользовавшись выходом в 1861 году второго издания стихотворений Некрасова, журнал «Отечественные записки» выступил со статьей, в которой пытался отделить Некрасова от его соратников и друзей, доказать пагубность их влияния на поэта. Критик «Отечественных записок» утверждал, что у Некрасова есть «истинная поэзия» там, «где он описывает не крестьян, а русскую природу… Там же, где он, взяв себе в руководители только теорию, смотрит на общество из-за параграфов книг, как в «Еремушке», там он доходит до результатов, невообразимо противоречащих ему же самому».
Отдельные места статьи «Отечественных записок» звучат как прямая полемика с Добролюбовым: «Мы знаем, что явятся неистовые хвалители, которые, зажмурив глаза, заткнув уши, будут кричать г. Некрасову: идите так, как вы идете в последнее время — и вы будете первым поэтом нашего времени…» Наконец открытый выпад против Добролюбова заключался в циничной иронии по поводу того, что «Современник» и его критики не дали до сих пор критической оценки поэзии Некрасова: «Раздавались изредка в литературе похвальные отзывы о нем на него возлагались надежды, «современники»… говорили: «если бы да не обстоятельства, мы имели бы случай видеть нашего истинного поэта», и эти скромные отзывы «современников» о своем поэте заменяли все: критику, похвалу, скромность и намек» Не трудно заметить, что здесь почти, точно процитированы и высмеяны суждения Добролюбова, в которых Некрасов даже не был назван по имени.
Полемика по этому поводу продолжалась довольно долго. В одном из выступлений противников Добролюбова, между прочим, говорилось, что Некрасов мог бы стать «первым нашим современным лириком», но этому помешало то обстоятельство, что он «усвоил доктрину отрицателей», а «критические статьи Добролюбова принял за руководящую нить в своих песнях»[21]. Эти отклики буржуазно-либеральной критики показывают, какой резонанс приобретали в накаленной атмосфере даже высказанные намеками суждения Добролюбова; отклики интересны и тем, что в них ярко рисуется идейное убожество врагов Добролюбова, целой пропастью отделенных от трезвой революционной мысли великих друзей поэта. Пигмеи старались убедить Некрасова в том, что политическая тенденция губит и сушит его стихи, лишает их поэтического очарования и оставляет за пределами искусства.
Критики-демократы, иначе понимавшие значение некрасовской музы, знали, Что только большие мысли и чувства дают силу художественному мастерству и вечную жизнь поэзии. Они знали, что оружием поэтического слова Некрасов отстаивает дорогие им идеалы.
XIX. ЖИЗНЬ ВЫДВИГАЕТ НОВОГО ГЕРОЯ
дно из центральных мест в критике Добролюбова занимал вопрос о положительном герое. Добролюбов был убежден, что на смену Рудиным, Лаврецким и другим персонажам, сходящим со сцены, должны прийти новые герои, стремительно выдвигаемые самой жизнью. Добролюбов с нетерпением ждал появления таких книг, в которых был бы показан деятель нового времени, — патриот, борец, народный заступник. Критик деятельно участвовал в создании новой, демократической литературы, которая прежде всего должна была разработать и правдиво изобразить характер нового героя русской жизни — разночинца и демократа. Добролюбову было ясно, что этот новый герой появится, из недр самого народа, а не из дворянской среды. В статье «Когда же придет настоящий день?» он прямо указал, что дворянский герой в новых условиях не способен, быть человеком-борцом, так как «сам кровно связан с тем, на что должен восставать».
Энергично содействуя развитию прогрессивной литературы, Добролюбов внимательно присматривался ко всякой честной книге, к каждому произведению, в котором находили хотя бы некоторое отражение основные общественные процессы того времени: рост возмущения в народе, обострение классовой вражды между крестьянами и помещиками — свидетельство приближения неизбежной катастрофы.
Вот почему Добролюбов с такой радостью встретил появление «Грозы» Островского, увидев в героине новой пьесы первый «луч света», говорящий о родниках живых сил в народе, о его живой душе, исполненной ненависти и жаждущей борьбы. Образ Катерины, женщины, которая не могла мириться с самодурством, был в глазах Добролюбова освещен первым отблеском той грозы, которая уже собиралась над «темным царством».
Героиню «Грозы» Добролюбов назвал «шагом вперед не только в драматической деятельности Островского, но и во всей нашей литературе». В чем заключалась заслуга Островского? В том, что он создал образ, который «давно требовал своего осуществления в литературе». Более того, говорит критик, он создал образ, около которого «вертелись наши лучшие писатели», но так и не смогли осуществить своего намерения. «Нам кажется, — говорит Добролюбов, — что все их неудачи происходили оттого, что они просто логическим процессом доходили до убеждения, что такого характера ищет русская жизнь, и затем кроили его сообразно с своими понятиями о требованиях доблести вообще и русской в особенности». Не так поступил Островский, «не Так понят и выражен русский сильный характер в «Грозе»… Он водится не отвлеченными принципами, не практическими соображениями, не мгновенным пафосом, а просто натурою, всем существом своим. В этой цельности и гармонии характера заключается его сила…»
Добролюбов высоко оценил общественное значение «Грозы»; эта пьеса, по его словам, «без сомнения, самое решительное произведение Островского; взаимные отношения самодурства и безгласности в ней доведены до самых трагических последствий; и при всем том большая часть читавших и видевших пьесу соглашается, что она производит впечатление менее тяжкое и грустное, нежели другие пьесы Островского (не говоря, разумеется, об его этюдах чисто комического характера). В «Грозе» есть даже что-то освежающее и ободряющее».
Несмотря на гибель героини, «Гроза» всем своим строем и пафосом внушала читателю — зрителю мысль о шаткости и близком конце «самодурства». Такое был «фон пьесы», в котором Добролюбов видел ее «освежающее» начало. Проникновенное истолкование «Грозы», сделанное в статье «Луч света в темном царстве», показало всем, и может быть самому Островскому, что Катерина и есть подлинный «луч света», что ее трагический конец как бы предвещает приближение новой жизни.
