В действительности голос Лоуренса, сделавшегося советником в деле арабов, проникал из кулуаров версальского дворца в самые отдаленные кабинеты. Его успех был тем более замечательным, что дело, которое он представлял, порождало осложнение, которое ни один из государственных людей, уже запутавшихся в паутине международных отношений, не мог приветствовать.
Его аргументы произвели особенно сильное впечатление на Ллойд-Джорджа. Хотя Ллойд-Джордж и Лоуренс очень отличались друг от друга в отношении своих взглядов, оба они ценили друг друга. По мнению Лоуренса, ЛлойдДжордж не только возвышался над другими государственными людьми в Версале, но и отличался почти от всех их своим желанием сделать то, что являлось, по мнению Лоуренса, справедливым, вместо того чтобы только играть в пользу национального превосходства.
С другой стороны, способность Лоуренса ясно излагать свои мысли была весьма оценена Ллойд-Джорджем, который испытывал затруднения с официальными экспертами, прикрывавшими собственную скудость мысли тяжеловесными объяснениями. Лоуренс изложил Ллойд-Джорджу не только арабскую проблему в том виде, как она ему представлялась, но и то решение, которое он имел в виду. Если главной заботой его являлось желание видеть Фейсала обосновавшимся в Дамаске во главе независимого сирийского государства, оставляя северный берег французам, то организацию подобного же государства в Месопотамии он рассматривал не только в качестве необходимого приложения для избежания неприятностей, но и с точки зрения справедливости. Арабы пустыни должны были удержать свою основную независимость как в новых государствах, так и в старых.
Однако препятствием на путях приближения к подобному решению являлось желание французов добиться контроля над Сирией в такой же степени, как британское нежелание покинуть Месопотамию являлось тормозом для всех наших усилий заставить французов изменить их позицию. Имелся обманчивый проблеск надежды, когда была назначена межсоюзническая комиссия для посещения Сирии, Палестины и Месопотамии и представления доклада о желаниях самого населения в отношении его будущего правительства. Французы позаботились о том, чтобы не назначить своего представителя, и хотя американские члены комиссии все же туда отправились, доклад их не привлек никакого внимания. Их выводы показали, что французский мандат будет совершенно неприемлемым.
Хотя эти месяцы пребывания в Париже и были тяжелыми для Лоуренса, они все-таки не повлияли на его чувство юмора, так как мирная конференция, пожалуй, изобиловала слишком большими возможностями. Одной из забавных историй является рассказ о том, как Лоуренс ветретился с маршалом Фошем, который, как говорят, заметил: "Я полагаю, что вскоре начнется война в Сирии между моей страной и арабами? Будете ли вы руководить их армиями?" — "Нет, до тех пор, пока вы не обещаете лично стать во главе французских армий. Тогда это доставит мне удовольствие". После этого Фош пригрозил пальцем Лоуренсу и ответил: "Мой юный друг, если вы думаете, что я собираюсь рисковать своей репутацией, которую я себе создал на Западном фронте, вступив в борьбу с вами в вашей области, то вы слишком заблуждаетесь".
К сожалению, та версия, которую я слышал от Лоуренса, более проста. Фош сказал ему в шутливом тоне: "Когда мне потребуется умиротворение Сирии, то я пошлю Вейгана", на что Лоуренс возразил: "Нам там будет очень хорошо — до тех пор, пока не приедете вы сами". Этот тонкий оттенок лести напоминает один из классических эпизодов встречи между двумя великими полководцами пунических войн. Когда Ганнибал на вопрос Сципиона, которого он считал величайшим из всех полководцев, назвал первым Александра, вторым Пирра и себя третьим, Сципион спросил: "А что будет в том случае, если вы победите меня?", Ганнибал ответил: "Тогда я буду вынужден поставить себя на первое место".
Дав аналогичный ответ Фошу, Лоуренс из вежливости скрыл свое фактическое впечатление, так как сомневался в глубоком знании военного искусства Фошем еще с тех пор, как он обнаружил в своих углубленных проработках перед войной, что большая часть материалов в учебниках, которые создали Фошу репутацию военного мыслителя, являлась "заимствованием из трудов германского автора". Личный контакт с Фошем дополнил его разочарование. Другое замечание, которое сделал Лоуренс, когда узнал, что я занялся изучением карьеры Фоша, слишком метко для того, чтобы его не привести: "Он был довольно серой фигурой, обладавшей, конечно, больше зубами, чем мозгами. Это было иронией судьбы, что история сделала его победоносным генералом последнего периода".
В отношении высших военных руководителей восхищение Лоуренса было оставлено за Алленби, но скорее в качестве дара его характеру, чем способностям. "Он был командующим с таким здравым суждением, что мы все работали для него без устали и почти без передышки".
Вопреки общепринятому мнению, Лоуренс не презирал профессионального военного как такового. Его презрение относилось к военному, выказывающему знания, которыми он не обладает, и не прилагающему усилий для того, чтобы их приобрести. Подобный взгляд породил другой рассказ, основанный на действительном случае, происшедшем с Лоуренсом на мирной конференции. Некий генерал, который в дальнейшем командовал на Рейне и в отношении которого можно было сказать, что лай его был хуже, чем его укус, рассерженный самоуверенной манерой Лоуренса выражать свои взгляды, разразился глупейшим упреком: "Вы не являетесь профессиональным военным". Лоуренс едко возразил: "Совершенно верно, но если у вас будет дивизия и у меня будет дивизия, то я заранее знаю, кто из нас будет захвачен в плен!"
Этот рассказ подтверждается мнением, которое было высказано Алленби, когда он был спрошен Робертом Грейвсом о том, думает ли он, что Лоуренс сделался бы хорошим генералом регулярных частей: "Он был бы очень плохим генералом, но, несомненно, хорошим командующим. Нет такого дела, в отношении которого я сомневался бы, что он его не выполнит, если захочет, но ему необходимо давать полную свободу действий".
С мельничным жерновом (в виде Месопотамии) на шее британская государственность оказалась в безнадежном положении в своих попытках добиться видоизменения условий договора Сайкс — Пико. Французы настаивали на получении своего полного «пайка» не только потому, что они изголодались по новым колониям, но также и потому, что боялись потрясения в своих старых колониях в Африке, если они согласятся на независимость Сирии. Фейсал апеллировал к Совету десяти, но не получил удовлетворения. Когда Пишон, французский министр иностранных дел, коснулся истории крестовых походов как основания французских притязаний на Сирию, Фейсал уколол его красноречие спокойным вопросом: "Простите, мосье Пишон, но кто из нас оказался победителем в крестовых походах?" Именно в этом случае Лоуренс, официально присутствовавший в качестве переводчика Фейсала, проделал ловкую штуку, обратившись к собранию с этим вопросом последовательно по-английски, по-французски и по-арабски.
