Он покрутил ручку телефонного аппарата.
- Соедините меня с двадцать шестым. Кем занят? Нет, разъединять не надо, я подожду... Да-да, позвоните мне... Грачев с Блинниковым разговаривает, сказал он Крагину, кладя трубку на аппарат. - Ты угадал, пожалуй, Филипп Иванович.
Зазвонил телефон.
- Николай Ксенофонтович? Это Полбин. Из высшего хозяйства меня не спрашивали? Так. Хорошо, знаю. А что из частей? Какие неприятности? - Полбин некоторое время внимательно слушал, тихонько дул в трубку. - Та-ак. Но там ведь саперы все осматривали. В овраге? А что его в овраг понесло? Та-ак... Он прикрыл трубку ладонью и вполголоса спросил Крагипа: - Сможешь сейчас съездить к Рубакину? Там че-пэ. - Крагин кизнул и поднялся. Полбин сказал в трубку: - Сейчас туда выезжает Филипп Иванович. Да. Я буду на аэродроме до двадцати часов. Звонить можно сюда. Потом вылетаю в ночной. Что? Да, по этому самому, пока он не разлетелся. В двадцать три часа я буду в штабе, приеду на машине Дробыша.
- Что случилось? - спросил Крагин, нетерпеливо ждавший конца разговора.
Полбин тоже встал.
- Ехать тебе нужно не на основную точку Рубакина, а на совхоз. Подорвался на немецкой мине моторист Алиев. Собирался рыбу удить, пошел в овраг этот, знаешь, около аэродрома - червей искать. Отделался легко, переломом ноги...
- Но там минеры Блинникова работали! Это уже после армейских саперов...
- Овраг осмотрели плохо. А все дело в том, что дисциплина у Максимова не на высоте. Командиры не знают, где их люди...
- Я поехал, - сказал Крагин, беря фуражку.
- Идем. Я проверю, как там с вылетом.
Когда стемнело, Полбин в паре с командиром эскадрильи майором Ляховым вылетел на бомбежку немецкого аэродрома. После первого налета аэродром был подожжен. Полбин вернулся, самолеты подвесили бомбы и опять пошли "бить по огоньку". Немцы не смогли ни растащить горящие самолеты, ни поднять в воздух исправные, так как Полбин с самого начала вывел из строя взлетную полосу, метко сбросив на нее серию бомб. Два "Петлякова", прорвавшиеся сквозь жестокий зенитный огонь, сделали свое дело. Но на обратном пути на них накинулись ночные истребители Ме-110, двухмоторные самолеты с длинными, тонкими фюзеляжами, получившие прозвище "худых" и "тощаков". Один "худой" увязался за "Петляковыми" и под покровом темноты дошел с ними до аэродрома посадки. Ляхов приземлился первым. Когда он был уже на земле, Ме-110 сбросил мелкие бомбы и вывел из строя посадочный прожектор, а сам зашел в хвост самолету Полбина и начал его обстреливать из пушек и пулеметов. Стрелок-радист Полбина был ранен. На аэродроме царила темнота, не допускавшая посадки. Горючего в баках оставалось на шестнадцать минут. Вкладывая все свое искусство в маневр, Полбин вел над аэродромом ночной бой с "худым". Немец упорно держался в незащищенном после ранения стрелка хвосте "Петлякова". Тогда Полбин пошел на хитрость. В десяти километрах от аэродрома находилась железнодорожная станция, имевшая мощное зенитное прикрытие. Полбин увел "худого" в сторону, стремительным, ловким маневром вышел из-под огня и с условным сигналом "я свой" пронесся над станцией, подставив преследователя под стволы недремавших зенитчиков. Ме-110 упал и взорвался на бугре недалеко от станции. Полбин посадил свой самолет при скудном свете нескольких плошек, отмечавших только направление захода на аэродром.
Встречавшему его Дробышу он заметил, что околпачил "худого" с помощью маневра, подсказанного панинскими "бочками".
Когда были проявлены аэрофотоснимки, выяснилось, что на фашистском аэродроме сожжено несколько десятков "Юнкерсов" и "Фокке-Вульфов". Самолеты стояли очень тесно, и пламя, перекидываясь с одного на другой, уничтожало их. Аэрофотоаппарат зафиксировал также несколько феерических всплесков огня. Это взрывались склады авиационного горючего, которое гитлеровцы старательно накапливали, готовясь к наступлению на Курской дуге.
Глава IV
Во время летних боев на Кубани старший лейтенант Александр Пашков, штурман "Петлякова", был тяжело ранен в бедро. Около двух месяцев он пролежал в госпитале в Дербенте, потом, когда начал ходить на костылях, его перевезли через Каспий, и он очутился в Ташкенте. Здесь оставил костыли, заменил их палочкой из крепкого кизила. Прошел еще одну медицинскую комиссию и получил заключение: месячный отдых.
Александр рассчитал, что месяца будет достаточно, чтобы съездить в Читу и вернуться на указанный в документах пункт для переосвидетельствования перед отправкой на фронт.
Путешествие предстояло трудное, неудобное, со множеством пересадок, но вынужденное сидение на одном месте было невмоготу, и Александр пустился в дорогу.
На восьмые сутки он приехал в Читу. Квартиру Полбиных Александр нашел по адресу на конверте. Долго стучал. Наконец детский голос спросил за дверью:
- Кто там?
Пашков растерялся: как назвать себя? Спрашивал, должно быть, Виктор, он ему доводится племянником. Александр ответил:
- Дядя.
- Какой дядя? - спросил тот же голосок, к нему примешались другие. Как видно, за дверью шло совещание.
- Дядя Пашков.
Молчание. Потом опять голоса, шушуканье. В чем дело? Да они, вероятно, не знают девичьей фамилии матери, ведь она Полбина. Значит, решают, пустить ли какого-то дядю Пашкова...
- Витя, это я, дядя Шура, - сказал Александр. - Открой.
За дверью прыжок, стук - должно быть, крючок был не по росту Виктора. Дверь открылась.
В полутемной передней стоят все трое. Виктор заложил руки за спину, поднял остренький подбородок и смотрит на гостя смело, даже вызывающе. Самая маленькая, Галка, сосет сушеную вишню, а глаза у нее круглые, серьезные. Кожа на лбу, на том месте, где должны быть брови, собралась складочками - хмурится. Сама она кругленькая, ноги в полосатых шерстяных носках твердо поставлены в стороны.
Пашков не знал, с чего начинать. Дети молча рассматривали его.
- А где мама? - спросил он.
- В женотделе, - ответил Виктор. - Вы Шурик?
- Да. А бабушка?
- Ушла за хлебом.
Пашков переложил из руки в руку чемодан.
- А вы меня в комнату пустите?
Виктор молча повернулся, Людмила тоже, Галка, не выпуская вишни изо рта, пошла впереди.
В комнате, освещенной солнцем, все трое остановились и опять стали рассматривать дядю.
- Вы очень высокий, - сказал Виктор, зачем-то поднимаясь на цыпочки.
Александр, ставя чемодан, наклонился, и Виктор успел разглядеть его погоны.
- Старший лейтенант, - сказал он. - А мой папа полковник. Это три больших и два просвета.
Пашков рассмеялся, бросил шинель на чемодан и подхватил Виктора на руки. Мальчик не проявил ни малейшего желания устроиться поудобнее, не обхватил рукой шею дяди. Он считал себя слишком взрослым для таких нежностей. Пашков опустил его, поднял Людмилу, но она уперлась в его грудь руками - Александр почему-то решил, что для первого знакомства нужно всех ребят подержать на руках, и, оставив Людмилу, схватил тяжеленькую Галку. Девочка сидела спокойно, сосала свою вишню, потом вынула ее изо рта и провела необсосанной косточкой по новому блестящему погону дяди... Он опустил малышку на пол.
