Сытые, крепкие собаки лихо понесли нарты. Небольшие сугробы, схваченные твердым настом, не были для них препятствием. Солнце, залившее заснеженное пространство реки, слепило глаза, Бестужев надвинул пониже меховой малахай. Его упряжка шла следом за первой — править не надо. И он почти все время дремал, убаюкиваемый легким покачиванием нарт и скользящим шуршанием полозьев.
В первых числах апреля они оказались в Дондоне. Место, где осенью пришлось провести две недели, Бестужев узнал с трудом. Огромные торосы перегородили протоку, часть льдин во время осенней шуги выползла на берег. Амур казался дремлющим драконом, готовым, как старую чешую, сбросить ледовый панцирь. И хоть высоки, грозны торосы, похожие на шипы гигантского ящера, Амур, начав пополняться талыми водами, стал шевелить мускулами подледных потоков. И там, где с прибрежных холмов потекли первые ручьи, образовались полыньи, а от них начали расходиться трещины. Ехать по реке стало опасно, и Доржи Табунов новел упряжки более пологим левым берегом.
Беспокоясь о рукописи, Бестужев вынул тетрадь из сумки с соболями, втиснул ее в маленький кожаный мешочек и пристегнул к ремню на поясе. Мало ли что может случиться в пути. Пусть самое ценное будет всегда с ним, решил он.
В двух днях езды от Уссури Доржи решил перевести собачий караван на правый берег. Вожак встревоженно поглядывал на полыньи и трещины, то и дело возникавшие за грядами торосов. Доржи не торопил его, полностью доверив ему и выбор пути, и скорость хода.
Взобравшись на высокую прибрежную гряду неподалеку от гольдского селения, они заночевали в пустом берестяном чуме. Вечер был тихий, теплый. От костра, разведенного внутри, начали таять остатки снега на внешней стороне чума. Было что-то тревожное в вечерней тишине. Собаки беспокойно возились на привязи, урчали друг на друга.
— Однако шуга будет, — сказал Доржи, укрываясь дохой. Вскоре он уснул, а Бестужеву не спалось. Он вышел и, присев на бревно, раскурил трубку. И вдруг словно пушечный выстрел донесся с реки. Звук этот, эхом прокатившись по берегам, почему-то не стнх, а начал нарастать, окутываясь неясными шорохами, хрустом, скрежетом. И Бестужев понял, что застал великое мгновение — начало ледохода. Собаки завозились еще больше. Вожак поднялся на ноги и, навострив уши, принюхиваясь, смотрел на реку.
Заря еще не угасла, небо было ясное, и река виднелась довольно неплохо. По тропке Бестужев спустился к берегу. Там было гораздо свежее — сказывалось холодное дыхание льда. Невысокий утес, выступающий из берега, уже принял первые удары льдин. Под напором воды они поползли вверх. Буквально на глазах стала расти гряда торосов поперек реки. Казалось, будто какое-то гигантское животное, решив всплыть из-подо льда попыталось взломать его своим хребтом. Но вскоре гряда, не выдержав собственной тяжести, с шумом ушла под лед. Толстые обломки, как мины, стали взрывать ледовую броню. И снова могучие воды приняли в себя очередную порцию льдин, вспарывающих остатки ледовой целины.
Увлекшись этим зрелищем, Бестужев не заметил, как утес почти доверху оброс ледовым крошевом, а полчища льдин, продолжая напирать снизу, подкосили основание ледяного замка, и вскоре его стены, башни рухнули вниз, увлекая за собой обломки камней и вырванные с корнем кусты и деревья.
Наблюдая за ледоходом, он подошел к самому обрыву. И тут, поскользнувшись на заледенелом насте, упал и едва не сорвался вниз. К счастью, ему удалось ухватиться за ветви куста. С их помощью Бестужев с трудом выполз наверх, подальше от края обрыва. Поднявшись на ноги, стал отряхиваться и вдруг увидел оборванный конец ремня. Похолодев от догадки, он хлопнул себя по левому боку, где висела кожаная сумка с тетрадью, но ее не было. Оглядев все вокруг своих ног, он осторожно спустился к кусту, долго шарил голыми руками по снегу и сухой траве, пока пальцы не замерзли, но нащупал лишь несколько камней, которые скатились и полетели с обрыва в ледовую кипень. Может, спуститься на бечеве? Но к чему привяжешь ее? Да и что там увидишь — стало совсем темно. И сумка наверняка уже сжевана и поглощена льдами.
Наутро Бестужев все же пошел посмотреть, не зацепилась ли она за корень или уступ. Но увидел, что обрыв совершенно пуст, а льды прямо-таки вспахивают его основание.
Ничего не сказав Доржи Табунову, он с тяжелым сердцем сел в нарты, и собаки помчали их по холмам и перелескам правого берега, где еще лежал снег. К концу дня шестого апреля караван прибыл к гольдскому селению Турми, неподалеку от устья Уссури.
Пять дней длилась титаническая битва Амура со льдами, которые шли нескончаемым потоком и загромоздили берега огромными баррикадами торосов. Местные и прибывшие с караваном собаки тщательно обследовали каждую выползшую на берег льдину. И старания их не пропадали даром. Однажды им особенно повезло: на большущей крыге оказалась вмерзшая туша лося. Собаки, рыча друг на друга, два дня выгрызали, выцарапывали все новые куски мяса, пока в ледовой пещере не остались лишь кости, шерсть и огромные лопаты рогов. Трудно было представить, как и отчего мог погибнуть такой гигант. Ни тигр, ни медведь не решились бы подступиться к нему. Видно, ушел подранком от пули охотника, переплывая реку осенью, но истек кровью и вмерз в лед.
На шестой день Амур полностью освободился от льда. Лишь изредка плыли отдельные сползшие с берегов льдины, на которых сидели чайки и вороны. В ожидании парохода Бестужев решил сходить на высокий утес над протокой Уссури. Поднявшись на него, он оказался перед небольшой деревянной избушкой. Зайдя внутрь, он увидел деревянного идола за столиком, уставленным чашками, плошками с рисом, просом, кусочками сахару. А между ними лежали ленточки, лоскутки, серебряные и медные монеты. Совсем как у бурят, подумал Бестужев, только у тех — бронзовые бурханы, а у гольдов — неведомое ему божество. Скульптура самая примитивная. Голова вырезана грубо — скулы чересчур острые, вместо глаз — узкие щели. Но было в облике нечто детски-наивное, трогательное. Достав из кармана монету, он положил ее на столик рядом с другими. Выйдя из избушки, он аккуратно прикрыл дверцу, подпер ее колом и направился к краю утеса, нависшего над рекой.
Панорама, открывшаяся перед ним, взволновала бы самое спокойное сердце. Залитая солнцем бескрайняя гладь воды слепила глаза. Противоположный берег терялся в весенней дымке. Амур казался не рекой, а безбрежным морем. Только мерное журчание воды, плеск волн о скалу выдавали, что это не море, а огромная масса стремительно текущей воды.
До слуха донесся какой-то стук. Сначала ему показалось, что это дятлы, но стук был хоть и дробный, но редковатый. Так стучат топоры. Углубившись в лес и выйдя на небольшую полянку, он увидел людей, обтесывающих бревна. Подойдя ближе, он узнал среди них своего рабочего Евдокимова, который плыл с ним по Амуру. Тот бросился к Бестужеву.
