Ознакомительная версия.
«12.18. Отбросить русских с Красной площади возможности уже нет, из казармы инженерных войск – сомнительно, из тракторного завода – маловероятно».
«12.30. Вражеские силы стоят в непосредственной близости. Исход сражения не вызывает никаких сомнений».
15.10. От командования 6-й армии 8-му авиационному корпусу, 129-му батальону связи ВВС о 9-й зенитной дивизии:
«Остатки командования дивизии в Сталинграде докладывают сегодня о своем «снятии с учета». Всего доброго и привет Родине.
Ваксланд, старший лейтенант».«19.40. Кругом бродячие солдаты, сражающихся осталось немного, командование подразделений покидает штабы, русские танки осуществляют прорыв. Все идет к концу».
В последние дни в оставшихся подразделениях армии прошла еще одна волна уничтожения: все, что не было непосредственно связано с продовольствием или боеприпасами, было уничтожено или разрушено.
«Никакие бумаги, никакая боевая техника, ставшая неподвижной, не должны попасть в руки врага, все упряжки лошадей и машины, а также рации, шифровальные машины, кодированные и секретные журналы должны быть уничтожены».
Все, что подлежало уничтожению, взрывали, поджигали или разбивали. Семь дней назад, когда люди в той ситуации испытывали еще нерешительность и даже робость, уничтожение собственного технического имущества представлялось довольно трудным делом, после второй и третьей атаки русских сомнений становилось все меньше. Сегодня же уничтожение боевой техники стало таким же естественным процессом, как еда и питье.
На линии фронта обороны бреши увеличивались, на решающем участке между театром и вокзалом войска сдали оружие. Пришли первые парламентеры, во главе которых был капитан. Их отослали обратно со словами:
– Мы требуем штабного офицера.
Парламентеры пришли вновь, но на этот раз с ними был майор, форма которого произвела должное впечатление.
Все проходило довольно спокойно. Русские требовали безоговорочной капитуляции без ведения каких-либо дополнительных переговоров. То, что говорили русские, переводил переводчик, с немецкой стороны отвечал генерал Шмидт.
Вся беседа длилась не более десяти минут, после чего начальник Генерального штаба удалился в соседнее помещение и доложил командующему:
– Русские здесь, – и после небольшой паузы спросил: – Разрешите спросить, господин генерал-фельдмаршал, имеете ли вы что-нибудь сказать?
Из темного угла помещения, которое освещал лишь слабый свет от радиоприемника, ответа не последовало. Генералу-фельдмаршалу нечего было сказать, и он также ничего не подписал.
Никто не знал, какие мысли скрывал этот высокий лоб.
Может быть, тридцать четыре месяца назад в Дюссельдорфе наступил тот самый час, с которого для него начался Сталинград?
…закрытые глаза Паулюса читали слова, которые он написал в мае 1942 года в военной газете, обращаясь к своим солдатам: «Советский солдат умеет умирать, но вы научились побеждать».
…думал ли он о приговоре, который вынесет ему история, о границе между долгом безоговорочного послушания и собственной совестью, взывавшей к его человеческим чувствам, думал ли о том, что по суровому закону котла никто не мог быть выпущен из него, о том, что товарищество, храбрость и дисциплина ценятся высоко, а трусость, непослушание и недостойное поведение заслуживают самого сурового порицания?
…пережил ли фельдмаршал в эти часы еще раз те страдания, которые выпали на долю его армии, видел ли он перед собой лица, которые уже не были лицами людей, а лишь изображением того, что невозможно было высказать словами, думал ли он о дорогах, усеянных трупами, об оврагах, заполненных мертвыми солдатами, о том кровавом бремени, которое ему придется нести на себе всю жизнь, или об отпущении грехов?
Через два года бывший командующий 6-й армией, находясь в Нюрнбергской тюрьме, на вопрос немецкого журналиста «Господин фельдмаршал, что с вашими солдатами?» ответил: «…Скажите их матерям, что у них все хорошо». Он забыл добавить: «…под землей».
Думал ли он о Сталинграде, который для каждого начался по-разному, но закончился для всех одинаково, о смысле борьбы в разрушенном городе, о том смысле, который нельзя было объяснить никакими теориями, как это делали схоласты, которые всегда пытались объяснить веру, а не сам мир с его естественными процессами?
А может быть, это были и совсем простые мысли: о родине, об уютном местечке в углу комнаты, о жене и детях?
Вместе с парламентерами в здание одновременно проникли русские части, после чего русские, немецкие и румынские солдаты перемешались друг с другом. В это время фельдмаршал высказал пожелание, которое генерал Шмидт передал парламентерам: «Командующий желает, чтобы к нему относились как к частному лицу, и не хотел бы идти через весь город пешком».
В то же самое время с радиостанции военного коменданта были отправлены еще две радиограммы в группу армий и в ставку фюрера. Текст первой был следующим:
«6-я армия, сохраняя верность военной присяге и помня о своей высокой и важной задаче, держалась до последнего солдата и последнего патрона за фюрера и Отечество. Паулюс».
На столе начальника связи лежал текст еще одной радиограммы от 29 января, подписанной командующим:
«Фюреру.
По случаю годовщины Вашего прихода к власти 6-я армия поздравляет своего фюрера. Над Сталинградом еще веет знамя свастики. Пусть наша борьба для живущих ныне и грядущих поколений будет примером того, что даже в самой безнадежной ситуации никогда нельзя капитулировать – только тогда Германия победит. Хайль, мой фюрер!
Генерал-полковник Паулюс.
Сталинград,
29 января 1943 года, полдень».
12 февраля 1946 года бывший командующий 6-й армией, выступая в качестве свидетеля на Нюрнбергском военном трибунале, сказал: «Я могу сказать об этих телеграммах, в которых прозвучали слова преданности, только то, что в них была сделана попытка наполнить хоть каким-то смыслом все страдания и смерть солдат. Именно поэтому об этих вещах в телеграммах говорилось как о героизме, который навсегда должен был остаться в памяти немцев. Я сожалею, что тогда, руководимый обстоятельствами и исходя из всей ситуации, я разрешил послать эти телеграммы».
В 5.45 антенна радиостанции командования излучала волны, по которым передавалась последняя радиограмма:
«Русские стоят перед бункером, мы приступаем к уничтожению».
И радист, посылая эту радиограмму, в конце текста самостоятельно поставил две буквы «cl», что на международном радиоязыке означало: «Это последняя передача данной радиостанции».
Ознакомительная версия.
