С моим предложением он сразу согласился. Итак, судьба молодежи — жизнь или смерть, была решена удачно, чего мы и хотели.
Теперь перед нами — более широкая дорога, дорога к формированию совместного антияпонского фронта.
Мы стояли на подступах к легализации партизанского отряда. А тут козни строил советник Юя — кореец, который регулировал за его спиной все дела. Он был старый националист из группировки Ким Чва Чжина[23]. В Наньхутоу занимался земледелием, присоединился к Армии спасения отечества, когда вспыхнул инцидент 18 сентября. Он был человеком знающим, голова крепко держалась у него на плечах, за что и снискал глубокое доверие Юя.
Этот интриган все время науськивал Юя к преследованиям коммунистов. Вот он и зашумел: без проверки сразу принять в часть 70–80 новичков — дело легкомысленное, вряд ли не имеется среди них прояпонский элемент. Не удержав скандалиста, мы опять столкнулись бы с новой большой трудностью.
Однажды я как бы случайно спросил командующего Юя:
— Я слыхал, что в части служит один кореец. Зачем вы его скрываете?
Юй переспросил:
— Ну что, еще не повидал его?
И велел подчиненному вести его к нам.
Привели. Вижу — мужик дюжий, гигантского роста, крепкого телосложения.
Я первым поздоровался:
— Рад с вами познакомиться. Знаю, вы солидного возраста, многоопытный. Мы же люди молоденькие, ничего не знаем. Прошу вас оказать нам большую помощь.
Он тоже представился и говорит:
— Слышал, что в командование назначен новый корейский юноша, который хорошо говорит по-китайски. Начальником агитпропгруппы и помогает командующему Юю. Я, собственно, этому очень рад как один и тот же кореец.
Он осмелился позволить себе сказать о своей нации, называя себя корейцем. Я, не упустив шанса, в упор ему сказал:
— Раз так, то надо как можно больше собрать борцов против японских самураев. А почему же вы все убиваете их? Умерщвлять за иную идеологию разве позволительно? И без того корейцам досадно, что не можем жить в своей стране. Угнанных сюда, в Маньчжурию, наших соотечественников убивают солдаты Армии спасения отечества. Ничего досаднее и обиднее не найдешь. Независимо от идеологий — коммунизма или национализма, надо сплачивать людей и помогать им сражаться с японскими империалистами. Не годится упрямо отвергать и убивать друг друга.
Мой собеседник внимательно посмотрел на меня и сказал:
— Ты прав, начальник агитпропгруппы...
Итак, рухнул второй барьер.
Командующий Юй с довольной улыбкой наблюдал, как заканчивается наша беседа в доброжелательной обстановке.
Я предложил командующему:
— Раз вы доверяете мне, не можете ли передать мою должность как шефа агитпропгруппы кому-то другому, скажем, Ху Цзэминю, по совместительству, а мне дать право собрать корейцев и командовать их отрядом?
Лю Бэньцао , поддерживая меня, сказал, что дело это достойное.
Командующий Юй поинтересовался:
— Если отдельно создать отряд из корейцев, откуда для этого взять оружие?
— Об оружии прошу не беспокоиться. К вам, господин командующий, руки за помощью не протянем. Мы захватим оружие у врага и будем вооружать отряд за счет врага.
Юй был очень доволен моим ответом.
— Ну ладно. Создавай свой отряд. Оружие-то дать могу, а потом что будет, если вы повернете дуло этого оружия на нас?
— Об этом не беспокойтесь. Такой измены никогда не будет. Допустим, что мы осмелимся повернуть на вас дуло винтовки, но ведь и в таком случае ваша крупная часть разве не сумеет одолеть нас, таких молокососов?!
Юй отмахнулся и расхохотался: мол, ты что, начальник агитпропгруппы, мою шутку принял за правду?
Я думал, что Юй обидится, если скажу, что с самого начала отделю новый отряд от Армии спасения отечества. И я попросил его наименовать новый отряд от имени командующего.
Стоявший рядом Лю Бэньцао предложил:
— Будем называть его отрядом особого назначения. А еще бы лучше назвать так: корейский отряд особого назначения.
С его предложением согласились все — и командующий Юй, и я.
Фундаментальная работа по легализации секретного партизанского отряда успешно завершилась с рождением отряда особого назначения. В новый отряд мы приняли секретных партизан Аньту и тех 70 — 80 юношей, которые были задержаны в части командующего Юя. Таким образом, были легализованы действия нашего партизанского отряда.
Я, взяв под руки Чэнь Ханьчжана и Ху Цзэминя, вышел из комнаты командующего. Мы говорили друг другу: «Победа!», «Большая удача!» — и всю ночь погуляли вокруг городка.
Ху Цзэминь предложил мне сигарету и попросил попробовать подышать табачным дымом. В такой радостный день, мол, неплохо бы или побыть во хмелю или вдыхать в горло хотя бы табачный дымок, если нет «горилки».
Я первый раз в жизни брал в рот сигарету и силился вдохнуть в себя табачный дым. Но вот беда — задохнулся и долго-долго чихал. Все хохотали — и Ху Цзэминь, и Чэнь Ханьчжан, и я сам тоже.
— Боже мой, не умеешь даже глотнуть дымок табачка! А как тебе в таком случае быть партизанским командиром? — шутил Ху Цзэминь.
Вернулся я в Сяошахэ и сообщил ребятам, что переговоры прошли удачно. Мои товарищи, поздравляя меня, тут же посадили меня «на коня» — на свои плечи и хлынули из маленькой комнаты. На улице мы на всю деревню прокричали три раза «У-ра-а!»
Знаменитый наш «певец» Ким Иль Рён запел даже народную песню «Ариран». В такой удачливый, прямо-таки праздничный день, естественно, лучше звучали бы веселые, жизнеутверждающие вальсы или бравурные марши. А вот, к сожалению, Ким Иль Рён, такой крепкий мужик, поет такой печальный «Ариран». Почему это так — никому неизвестно, дело это просто вот такое неожиданное.
Ким Чхор (Ким Чхор Хи), покачивая рукою поющего, недоуменно спрашивает:
— Брат Иль Рён, а почему у тебя в такой хороший день этакая грустная песенка, а?
— Не знаю сам, почему. Сам не заметил — взял да и вылился вдруг изо рта этот «Ариран». Знаешь, дружок, ведь позади у нас было так много горестей и трудностей.
Закончив песню, Ким Иль Рён со слезами на глазах смотрел на Ким Чхора.
Слушая его, я не мог не погрузиться в глубокое размышление. Да, он правильно сказал, — сколько нам до этого дня пришлось одолеть перевалов испытаний! Жизнь Ким Иль Рёна буквально была средоточием этих громадных испытаний. Сначала он как боец Армии независимости бросился в волны националистического движения, потом окунулся в движение коммунистическое. Куда только не заносила его судьба! Жил и в Корее, и в Маньчжурии, и в Приморье. Вздыхал, проливал много слез — вся жизнь была полна горестей.
