После утренней проверки прибежал «кум» и повел нас с Демой к хозяину. Только мы вошли в кабинет, как он тут же без обиняков спросил:
— Можете что-нибудь сделать?
— Конечно, можем, — не задумываясь, ответил Дема, потому что хозяин смотрел на него, по-прежнему игнорируя мое присутствие.
— Что нужно для этого?
— Заведите нас в камеру, на которую мы вам укажем, и через полчаса кипеш прекратится.
— Согласен, — проговорил с волнением в голосе легавый.
Через несколько минут двери одной из камер Владимирского централа за нами захлопнулись, а меньше чем через полчаса кипеш и голодовка на тюрьме прекратились.
Мы бы и без вмешательства мусоров предприняли эти шаги из своей хаты, но таким образом мы одним выстрелом убивали сразу двух зайцев: зарабатывали очки и успокаивали не в меру разбушевавшуюся толпу.
Дело в том, что на тюрьме в то время положенца, как такового, не было. Были положенцы продолов, но для нас они были никто.
Во-первых, еще раньше на наши вопросы в малявах, от кого из Воров они смотрят за положением, один вообще не ответил, а второй написал какой-то бред. Было ясно, что они левые, да еще и хозяин подтвердил наши предположения, предупредив нас, что запустит в любую хату, кроме тех, в которых сидели эти двое…
Мы с Демой не имели полномочий развенчивать их, поэтому поступили по-иному. Сначала зашли в одну из хат на правом крыле, которая была у нас на примете еще раньше. Представившись и поговорив с братвой, мы отписали в несколько камер малявы людям, на которых они нам указали как на порядочных арестантов, затем то же самое проделали на противоположном крыле. В обеих камерах были арестанты, которые где-то когда-то сидели с кем-нибудь из нас, да и без этого мы знали, как сделать все правильно, по-воровски.
Маляву с воли мы получить так и не успели, но впоследствии узнали, что владимирская босота на свободе сделала все как надо, и кабель на тюрьме поменяли. Что касается шмонов по беспределу, то их тоже больше не было, по крайней мере до тех пор, пока мы не освободились. Дело в том, что мы постоянно интересовались у приходивших этапом арестантов из Владимирской тюрьмы о положении на централе, и в частности в транзитной хате «тубанара».
Туберкулезная зона Киржача встретила нас не только тщательным шмоном, но и ярким солнцем, по которому мы так соскучились. В карантине мы пробыли около десяти дней, прежде чем нас выпустили в зону. За это время мы познакомились с положенцем лагеря Татарином, который сразу пришел к нам со всем своим окружением.
Киржач была единственной туберкулезной зоной во Владимирской области, где в воровском плане все было относительно ровно. Дело в том, что сюда, в этот «красный» уголок России, испокон веков свозили воров на ломку, и об этом статусе зоны мы, конечно же, знали заранее. Иначе и не могло быть.
Несколько слов о лагере. Территория его была небольшой, можно даже сказать крохотной, по сравнению с необъятными северными командировками.
Один пятиэтажный жилой дом, разделенный пополам как «локалкой», так и стеной. Столовая, куда мужики ходили строем, но не с песней и не в ногу, как в других зонах. Эта, с точки зрения дилетантов, мелочь была большой заслугой бродяжни этого лагеря. О промзоне, как и о столовой, где я ни разу не бывал, писать не буду, а вот о лагерной больничке пару-другую слов черкну, хотя и этого, думаю, будет много.
Половина первого этажа пятиэтажного общежития, шесть палат, маленькая кухня вместе со столовой, такая же, как и в любой хрущевской пятиэтажке, и комнатка для просмотра телевизора времен царя Гороха.
Здесь все смердело коммунистическим прошлым. Телевизор разрешали включать и выключать только в определенное время; выходить на маленький прогулочный дворик длиной в несколько метров можно было лишь в определенные часы, потому что больничка в зоне постоянно находилась под замком. Заходить в больничный душ туберкулезникам разрешалось тоже исключительно в назначенное время.
Почти до конца срока я пролежал здесь и после двух с лишним лет, проведенных в тюрьмах, благодаря вниманию и заботам братвы немного оклемался.
Пока я лежал на больничке, Славу Дему легавые и здесь принялись доставать, как могли. Только мы вышли на зону из карантина, как к ней тут же подъехала братва из Тулы вместе со Славиной женой и босяцким гревом. Это, конечно же, не осталось без внимания легавых, и его вскоре «загасили» в БУР. Для начала дали три месяца, а чуть позже, прямо перед моим освобождением, посадили вновь.
За положением тех, кто чалился под крышей, из зоны смотрел Серега Ворон — исключительно порядочный и благородный человек. Что касалось того, кто смотрел за БУРом изнутри, то им, как нетрудно догадаться, был Славик Тульский.
Накануне дня своего освобождения я с Вороном зашел в БУР и успел попрощаться с Демой, но то, что обещал для него сделать на свободе, не сделал. Но не только для него. Впервые в жизни я не смог взгреть зону, где сидел, и своих близких, в частности Херсона и Славку, но видит Бог, в том моей вины не было.
Вот как все произошло. Как только из лагеря освобождался достойный человек, положенец зоны заранее писал маляву на свободу и освобождавшегося встречал уже положенец города со своей братвой.
Так было и на этот раз. Меня встретила босота, подъехав к лагерю на машине. Подождали, пока я разберусь с формальностями в спецчасти, получу на складе личные вещи, и покатили на одну из блатхат.
Я расторпедировался там и отдал им все вещи, которые у меня отняли при шмоне по прибытии в зону, для того чтоб они передали их в лагерь моим близким. Буквально через час после моего освобождения, еще раз подъехав к зоне и попрощавшись с босотой через забор, я покинул пределы этого Богом проклятого места и направился в столицу-матушку.
Мы подъехали к метро «Щелковская» буквально через час после отъезда из Киржача, и тут стали происходить не совсем понятные для меня движения местной босоты. Правда, еще по дороге они говорили, что у них какие-то там проблемы с машиной, но это не должно было быть поводом для такого фраерского поведения.
Короче говоря, они оставили мне сто рублей и, извинившись за спешку, укатили в неизвестном направлении.
Теперь представьте себе такую картину. Стоит возле будки телефонного автомата недалеко от московского метро бородатый зверь с палочкой явно лагерного производства, в старом спортивном костюме и таких же старых лагерных тапочках и названивает кому-то, ругая всех и вся четырехэтажным русским матом!
Я до сих пор не могу понять одну-единственную вещь: что написал в своей маляве этим мухоморам, а по-другому я назвать их просто не могу, положенец зоны. Сколько бы ни освобождалось при мне людей, ни один из них не оставался без должного внимания на свободе. Я не был конкурентом положенца, и мой авторитет ему абсолютно не мешал, тем более что почти до конца срока меня продержали в больничке, не без его помощи, конечно.
