Помню, что в детстве я довольно часто бывала с матерью в одной, как я могу теперь определить, припоминая события, очень культурной семье, где мне многое нравилось: нравились люди, нравились комнаты, в которых ощущался какой-то особенно приятный запах, нравились большие клумбы во дворе дома с разнообразными цветами. В этой семье были взрослые люди и подростки, а маленьких детей не было.
Никто со мной не играл в этой семье, но взрослые люди относились ко мне ласково, а подростки отдавали мне свои игрушки, в которых они уже не нуждались. Мне не запрещали осматривать обстановку в комнатах (я тогда впервые «увидела» странный предмет, который издавал звуки, если я ударяла пальцем по непонятным продолговатым «дощечкам», это было пианино), различную посуду в кухне и проч. Но если мать хотела оставить меня ночевать у этих знакомых без нее, я никогда не соглашалась, несмотря на то что, как я могу теперь судить, бытовые условия у этих знакомых были несравненно лучше тех, в которых я жила с матерью. Но мне тогда казалось, что нигде не может быть хорошо, ни со мной не будет матери. И так как в этой семье подростки были рослыми девочками и мальчиками, то я их принимала за взрослых людей, держала себя с ними серьезно, тихо, не пытаясь шалить или играть в их присутствии. Если же кто-нибудь из них приходил к нам, я также переставала шумно двигаться и стеснялась показывать им свой игрушки. Я сидела где-нибудь в стороне до тех пор, пока мать не показывала мне, что в комнате уже никого нет. Да и вообще я куда-нибудь пряталась, если узнавала, что к нам пришли «большие люди», которых я почему-либо стеснялась или даже боялась.
Впрочем, и среди детей встречались такие, с которыми я никогда не играла и которые тоже не пытались присоединить меня к своему обществу. Возможно, такое поведение детей объяснялось тем, что они не умели со мной общаться. Должно быть, они боялись того, что я была не такая, как они, а я в свою очередь по-своему понимала отчужденность этих детей и тоже боялась их.
Такую же отчужденность я чувствовала и со стороны некоторых взрослых, которые, приходя к матери, не подходили ко мне, как будто бы не замечая, что я в комнате. Зачем приходили к нам эти люди? О чем говорили с матерью? Я этого не знала, но смутно догадывалась, что эти посетители тоже считают меня не такой, как они сами, поэтому не хотят подходить ко мне. Вполне возможно, что это было не так, как мне казалось, и что эти люди в действительности относились ко мне доброжелательно, но ведь в то время я этого не понимала и думала, что люди, которые ничем не проявляют своего доброго отношения ко мне, — это плохие люди. И к таким людям я тоже относилась неприветливо.
Замечала ли я, как взрослые обращаются друг с другом и как они относятся к детям? Да, замечала (ибо часто бывала с матерью в обществе взрослых людей и была весьма наблюдательной), несмотря на то что многое происходящее вокруг меня ускользало из моего «поля зрения», так как руками я не могла все охватить, все осмотреть одновременно. Так, я замечала, что взрослые обращаются друг с другом не так, как они обращаются с детьми, и не так, как дети обращаются друг с другом.
Я замечала, что взрослые обмениваются рукопожатиями при встрече или расставании, что они обнимают друг друга. Они разговаривают (я знала об этом потому, что иногда держала руку на губах у кого-нибудь из своих близких), смеются, но не бегают, не прыгают, как дети, не дергают друг друга за одежду или волосы, как это делают расшалившиеся дети. Вообще, по моим тогдашним понятиям, взрослые во всех отношениях вели себя не так, как ведут дети. И если бы я в то время «увидела» по-детски шалившего взрослого человека, то, вероятно, была бы крайне поражена и могла бы подумать, что это не взрослый человек, а только очень длинный ребенок.
Солидное и степенное поведение взрослых — не шаливших и не бегающих бестолково — нравилось мне, и я охотно бывала с матерью среди взрослых. Если бы до потери зрения и слуха у меня спросили, что такое дети и что такое взрослые люди, я, конечно, не смогла бы ответить на этот вопрос.
Но после болезни, вынужденная находиться с матерью в обществе взрослых чаще, чем в детском обществе, я стала понимать, ,что дети — это очень маленькие люди, которые еще не знают того, что знают взрослые, не умеют делать того, что делают взрослые, не могут быть такими сильными, какими бывают взрослые.
Повторяю, что я понимала разницу между детьми и взрослыми, ибо меня в этом убеждало все то, что происходило вокруг и что было доступно моему восприятию и наблюдениям.
Так, например, когда я гуляла с маленьким двоюродным братом, кто-нибудь из ребят отнимал у меня палочку или сталкивал нас с дорожки. Но подходили взрослые, отгоняли озорников, возвращали мне палочку и показывали дорогу домой. Этого было достаточно для того, чтобы я поняла: взрослые не будут обижать маленьких детей. Кроме того, взрослые делали очень много такого, чего не могли делать ни я, ни те девочки и мальчики, которые приходили играть со мной. Взрослые управляли лошадьми или ездили на них верхом (это я знала, ибо мой дядя часто меня катал), я совершенно не понимала, как лошадь выдерживает взрослого человека.
Взрослые копали землю, когда сажали или выкапывали овощи: картофель, свеклу. Я же никак не могла копать землю и попадала лопатой не в землю, а в свою ногу. Мать и другие женщины носили воду в ведрах, висевших на коромысле, но если я пыталась делать это, то ведра волочились по земле и опрокидывались. Мать убирала в комнате, стирала белье, готовила пищу, приносила откуда-то дрова или солому, а я ничего этого не могла делать.
И благодаря тому что я много времени проводила среди взрослых, я «видела», что тяжелый труд выполняют именно большие, сильные люди, а не маленькие дети — не «маленькие люди».
Не могу утверждать, насколько правильно или неправильно я понимала все то, что происходило вокруг меня. Тем не менее в Моем уме зарождалось без слов, без названия (разумеется, до известного периода) уважение к большим людям, формировалось понимание превосходства этих больших людей над детьми, которые во многих случаях не могли выполнять того, что выполняли взрослые. Будучи живой и даже предприимчивой девочкой, несмотря на то что все мои действия были значительно ограничены моими физическими недостатками, я пыталась подражать в чем-либо матери, но у меня все это не получалось так хорошо, как у нее.
Например, мать размахивала веником, прикасалась им к полу, и из комнаты исчезал мусор. Когда же я делала веником нечто похожее на то, что делала мать, то в комнате воздух становился каким-то странным (поднималась пыль), и я начинала чихать и кашлять, а пол по-прежнему был засорен соломинками или чем-нибудь другим. В отсутствие матери я иногда пыталась налить себе молока из кувшина в чашку, но все это кончалось тем, что я проливала молоко мимо чашки, а потом, не удержав тяжелый кувшин, роняла его, опрокидывая при этом и чашку. Многое другое, что делала мать, никак не получалось у меня.
