Приведем только одно из писем, полученных Потемкиным в это время. Граф Андрей Разумовский, занявший при поддержке Потемкина важный дипломатический пост в Вене, писал своему покровителю в Петербург, еще не зная об отъезде Светлейшего на юг: «Хотел было я отправить к Вам первого пианиста и одного из лучших композиторов в Германии, именем Моцарта. Он недоволен своим положением здесь и охотно предпринял бы это путешествие. Теперь он в Богемии, но его ожидают сюда обратно. Если Ваша Светлость пожелает, я могу нанять его ненадолго, а так, чтобы его послушать и содержать при себе некоторое время» [193].
Но Моцарту не суждено было воспользоваться приглашением Потемкина, страстно любившего музыку. Гениальный музыкант уже чувствовал дыхание смерти, торопясь с окончанием «Волшебной флейты». А в далеких Яссах могущественный соправитель императрицы сочинял «Канон Спасителю», сознавая, что дни его сочтены.
«И ныне волнующаяся душа моя и уповающая в бездне беззаконий своих ищет помощи, но не обретает,— скорбит Потемкин.— Подаждь ей, Пречистая Дева, руку свою, ею же носила Спасителя моего и не допусти погибнуть во веки».
Но даже изнуренный смертельной болезнью, Потемкин не выпускает из рук управления армией и флотом. 18 сентября помечен его ордер контр-адмиралу Ушакову о мерах дисциплинарного воздействия на капитана 2-го ранга Д. Н. Сенявина. Дело тянулось с весны, когда любимец Потемкина, его генеральс-адъютант Сенявин, отличившийся в набегах на турецкие торговые суда у самых турецких берегов, надерзил командующему эскадрой Ушакову. Контр-адмирал отдал приказ выделить с каждого корабля по нескольку здоровых и знающих дело моряков для укомплектования команд вновь построенных судов. Сенявин со своего корабля негодных к службе и получил выговор Ушакова в приказе по флоту. Вспыльчивый Сенявин подал Потемкину официальное прошение о производстве расследования по поводу обвинения его Ушаковым «в ослушании». Ушаков в свою очередь подал официальный рапорт. «Дерзость и невежество флота капитана Сенявина, нарушающие и порядок и долг службы, подвергали его тяжкому наказанию,— говорилось в ордере Потемкина. — Я приказал его арестовать и готов был показать над ним примерную строгость закона, но Ваше о нем ходатайство из-за уважения к заслугам Вашим удовлетворяю я великодушную Вашу о нем просьбу и препровождаю здесь снятую с него шпагу, которую можете ему возвратить, когда заблагорассудите. Но подтверждаю при том на поступки его иметь прилежное внимание, строго взыскивать точного же исполнения должности и в случае какового-либо упущения немедленно представить ко мне так, как о человеке, замеченном уже в незнании и неисполнении своего долгу; о сем имеете дать знать во флот и Черноморское правление».
«Только решительное вмешательство Потемкина,— отмечают публикаторы документов Ушакова,— положило конец конфликту и поставило Сенявина на свое место. Своим ходатайством о Сенявине Ушаков устранил угрозу суда... Морской историк В. Т. Головачев в своем труде «История Севастополя, как русского порта» приводит выдержку из необнаруженного нами письма Потемкина по этому поводу: «Федор Федорович. Ты хорошо поступил, простив Сенявина. Он будет со временем отличным адмиралом и даже, может быть, превзойдет самого тебя» [194].
Замечательный человеческий документ: Потемкину оставалось жить всего несколько дней, но он показывал своим подчиненным пример того, каким должен быть начальник: строгим, справедливым, умеющим ценить таланты и способности своих сослуживцев, направлять их на пользу дела. Остается добавить, что Сенявин сделался лучшим учеником и последователем Ушакова, наследником его славы.
Турецкая сторона уведомляет Потемкина о скором приезде своих представителей. Это те же лица, которые только что — 4 августа — подписали в Систове мирный договор с австрийцами. Идет согласование процедурных вопросов. Потемкин назначает полномочных представителей России на переговорах: Самойлова, Рибаса и Лошкарева.
Он решает перенести переговоры из Ясс в небольшое местечко Гущу, неподалеку от города. В Гуще дипломаты Петра I были вынуждены подписать унизительные условия Прутского мира, спасая окруженную турками и татарами русскую армию во главе с императором. Прошло восемьдесят лет. С сознанием исполненного долга Потемкин смывал позор прутской катастрофы. Накануне открытия мирной конференции Потемкин скончался.
Приступы лихорадки возобновились у Потемкина еще по дороге на юг. В письмах императрице он не скрывал серьезности своей болезни. Ответные письма Екатерины наполнены мольбами о том, что Господь избавил ее от такого удара, о котором она «и думать не может без крайнего огорчения». По мере того, как в Петербург приходили новые свидетельства о тяжелом течении болезни Потемкина, ее беспокойство росло. Она отстаивает всенощную в Невской обители, делает богатые вклады, молится в надежде, что Бог поможет и спасет ее мужа и соправителя. Но все чаще и чаще видит Храповицкий слезы на ее лице.
«Друг мой сердечный Князь Григорий Александрович. Бескрайне меня беспокоит твоя болезнь. Христа ради, ежели нужно, прими, что тебе облегчение, по рассуждению докторов, дать может. Да, приняв, прошу уже и беречь себя от пищи и питья, лекарству противного. Бога прошу, да возвратит тебе скорее силу и здоровье. Прощай, мой друг.
Платон Александрович тебя благодарит за поклон и весьма тужит о твоем состоянии. С имянинами тебя поздравляю и посылаю шубенку». Сознавала ли она, что в письмах, наполненных заботой о здоровье Потемкина, она бередила его душевные раны, передавая ему поклоны от Зубова. Да и сам Потемкин, которому оставалось жить считанные дни, не забывал передать поклон Платону Александровичу, к которому так привязалась его жена, его Государыня. Ни шубенка, ни письмо Екатерины (помеченное 30 сентября) уже не застали Потемкина в живых. 4 октября он продиктовал Попову последнее письмо императрице: «Матушка Всемилостивейшая Государыня! Нет сил более переносить мои мучения; одно спасение остается — оставить сей город, и я велел себя везти к Николаеву. Не знаю, что будет со мною. Вернейший и благодарнейший поданный..,» Подписи нет. Рукой Потемкина сделана приписка. Буквы прыгают, с трудом поддаются прочтению, «Одно спасение уехать» [195].
12 октября в Петербург прискакал курьер. Всего за семь суток промчался он от Ясс до столицы. Он очень спешил. Он вез весть государственной важности. «Курьер к пяти часам пополудни,— записывает в дневнике Храповицкий,— что Потемкин повезен из Ясс и, не проехав сорока верст, умер на дороге, 5 октября, прежде полудни. Слезы и отчаяние. В 8 часов пустили кровь».
