Ладно. Чем он теперь занят? Что он скажет о фильме, снятом в Мексике Бернаром-Анри Леви? Приказано молчать. «Бернар не хочет разговоров о фильме. Единственное, о чем могу сказать, что он не был похож на случайного режиссера. Он хотел сделать сугубо личностный фильм. Я нахожу, что это превосходно». Театр? Когда он 28 лет назад играл на сцене, мимо проходили демонстранты и кричали: «Делона на завод!» Кто же он теперь на сцене? «Мизантроп, влюбленный в собак». Записываю. Он замечает: «Надеюсь, вы записали мизантроп, а не женоненавистник» (тут игра слов «misantrope» и «misogyne». – A.Б.). Нет, нет, мизантроп… Он продолжает: «А понятие мизантроп не включает разве и женоненавистничество?» Боюсь, что так.
Сожалеет ли он по поводу какой-то не сыгранной роли? Ответ следует тотчас: «Да. Метрдотеля». Видя мой ошарашенный вид (он наверняка сотни раз проигрывал для себя одного эту сцену), продолжает: «В качестве метрдотеля я приношу завтрак Марлону Брандо и только говорю: „Мсье, кушать подано“. Только одна сцена, понятно? Вхожу, ставлю поднос и говорю: „Кушать подано“.
Театр, стало быть, станет «финальной точкой»? Тут он задумывается и рассеянно смотрит на движение транспорта. «Если только удастся поставить финальную точку на жизнь, полную многоточий».
Пауза.
Бегло вспоминаем самые шумные скандалы последнего времени. Дело Стефани, принцессы Монако. Все на продажу, особенно картинки. Дьявол превращает каждую ситуацию в картинки, которые монтируют, оценивают. Где он теперь, этот Дьявол? О нем станет известно лишь десять – двадцать лет спустя. Недавно он побывал в Брюсселе. И его звали Дютру, теперь он действует где-то еще. «Значит, сейчас в Брюсселе можно быть спокойным? – спрашивает Делон. – Самое время туда отправиться».
Одиночество актера на длинной дистанции[11]
– Похоже, что в результате своей ретроспективы в Синематеке вам удастся примирить разных людей.
А. Делон. Цель заключалась не в этом. Разве что не ставила такую цель сама Синематека. Но не думаю. Кстати, я не просил их ни о чем. И подчеркиваю, что это воздание дани моей карьере, а не мне лично. Меня столько раз упрекали за то, что я говорю в третьем лице! Тут я подчеркиваю «меня» (смеется). Еще одна глупость журналистов! В те времена, когда я был продюсером, актером и режиссером, мне случалось удобства ради называть просто Бельмондо, Делон или Трентиньян… Для того, чтобы не смешивать с другими. Я, стало быть, подчеркиваю, что речь идет о дани уважения моей карьере. А этой карьерой я горжусь. Я даже считаю ее почти исключительной, ибо в ней есть десяток классических фильмов. Помимо Брандо много ли вы еще найдете таких актеров, у кого в активе столько, как вы говорите, «классики»?
– Не появилось ли у вас желание примириться с самим собой и с вашей историей?
– Мне совсем неплохо с самим собой.
– С вашим «имиджем», как говорят сегодня?
– Я считаю себя актером, а не лицедеем. Такими же были Габен и Ланкастер… В этом нет ничего уничижительного для всех лицедеев. Я же просто ввалился в кино. Я вполне мог бы заняться спортом или чем-то другим.
– Стать, например, хозяином гаража, как в «Нашей истории»…
– Точно! Поэтому я как раз и утверждаю, что именно работа определяет суть человека. Или служит его отражением. Но я потерял нить нашего разговора…
– Я вас спрашивал, не служит ли ретроспекция в Синематеке вашему примирению с самим собой…
– Независимо от того, хороший я или плохой актер, я всегда был верен выбранному пути. Известно, что я не льстец. Я знавал немало актеров и режиссеров, ставших куртизанами. Даже Мельвиль не мог подчас удержаться от лести тому или другому журналисту. Вспоминаю разговор Мельвиля с одним из них в «Максиме»: «Вы написали потрясающую статью четыре года назад о Габене, голубчик». У журналиста вытянулось лицо (смеется). Я говорил Жан Пьеру: «Как вы могли так поступить?» И он как-то выпутывался с ответом… Стало быть, я живу в ладу с самим собой. Можно говорить как угодно обо мне как о человеке, но я не терплю несправедливости в отношении актера. Не помню уж, по поводу какого фильма Жан-Луи Бори (талантливый критик, Бори покончил с собой в 197 году. – А.Б.) написал, что «Делон держит револьвер, как зубную щетку». Он мог что угодно написать обо мне, но только не это (смеется)! Ну, что ему не понравился фильм, моя игра как актера, но написать такое… Это было смешно и не возвышало его… Критиковать – да, но быть справедливым. Другой журналист в нервном запале восклицал: «Делона нет во французском кино!» Я же считаю, что занимаю место во французском кино! Оно даже существует помимо меня. Вот я и нервничаю, говоря журналистам: вы можете меня убить, но вы не зачеркнете никогда «Рокко», «Леопард», мою эпоху с Висконти, мои фильмы с Мельвилем и Лоузи…
– Вы не опасаетесь, что, когда вам отдают дань уважения в музее (имеется в виду Синематека и Музей кино. – А.Б.), это походит на форму бальзамирования?
– Если бы речь шла об одном человеке, может быть. Но если это дань уважения карьере – нет. В прошлом году Синематека отдала дань уважения американской компании «Фокс» («XX век – Фокс». – А.Б.) в связи с 75-летием. А «Фокс» – это ведь фильмы. Точно так же там отметили заслуги Клаудии Кардинале. Когда какое-то дело кажется мне оправданным, я тотчас включаюсь. Иначе меня это не заинтересует. Я не ищу почета, наград. Ежедневно на улице неизвестные люди говорят мне: «Спасибо за то, что вы сделали». Это меня завораживает, но хочется сказать о том, сколько еще есть людей, достойных благодарности. Я знаю, зачем это говорю. Это означает: спасибо за те мгновения, которые они приносили в моем детстве или отрочестве. Поэтому я и показываю старые фильмы по Пятому каналу ТВ. Довоенные циклы, посвященные Морган или Жуве. Ибо знаю, что есть миллионы одиноких людей или лежащих в больницах, которые, увидев «Простофилю» (фильм Марка Аллегре 1937 года с Ремю и Мишель Морган. – А.Б.), вспоминают другую эпоху своей жизни, и актеры помогают им предаться грезам…
– Мы видели много фильмов, сделанных в ту эпоху, когда вы начинали, в том числе «Мелодию из подвала». Вы играли вместе с Габеном, вашим партнером и учителем. Чувствовалась некая передача эстафеты.
– В тот период Габен был в полной форме, патроном и потрясающим актером. У нас много общего. Как и он, я был военным, бывшим моряком. Как и я, вначале он не был актером. Если исключить мюзик холл и «кафконс» (кафе – концертные площадки. – А.Б.), наши карьеры были одинаковыми. Сначала Габен спускался по лестнице «Фоли Бержер» вслед за Мистингет. Но пришел день, когда ему предложили другое.
