Электронные часы отсчитывают последние мгновения перед стартом.
Невидимая сила мягко, но мощно все глубже и глубже вдавливает меня в кресло.
«Все в порядке!..» — усмехаюсь я про себя.
На 290-й секунде кабину внезапно залил яркий свет — как ночью луч прожектора. Все ясно: сработал пиропатрон, отбросив в пространство ставший ненужным аэродинамический обтекатель. Теперь можно взглянуть в иллюминаторы. Но прежде всего передаю на Землю:
— Колпак сброшен!
— Не волнуйся, дождя теперь уже не будет! — откликнулся кто-то с Земли.
О том, что за 290 секунд мой «Союз-3» вышел на такую высоту, до которой не дотянуться никаким облакам, я знал. И все же приятно было услышать подтверждение, что все идет нормально.
Теперь оставалось одно: благополучно миновать момент отделения корабля от ракеты. Если отстрел ракеты произойдет чуть раньше — скорости не хватит, и корабль, вместо того чтобы выйти на расчетную орбиту, не сумеет преодолеть притяжение Земли. Описав кривую, он приземлится или приводнится тогда где-нибудь у черта на рогах. Скажем, в Индийском океане или в пустыне Гоби… Наоборот, если корабль отделится от ракеты-носителя чуть позже — скорости будет излишек, и корабль выйдет на орбиту с координатами икс, зет и игрек. Что лучше — сказать трудно. Твердо можно быть уверенным лишь в одном: орбита с подобными «координатами» — далеко не самое лучшее, о чем можно мечтать.
Словом, отделиться нужно не «чуть раньше» и не «чуть позже», а точно вовремя. Только тогда все будет хорошо, только тогда можно будет спокойно работать.
Отделение корабля от ракеты-носителя происходит автоматически: вмешаться в это деликатное дело я не могу — могу только контролировать его ход по хронометру.
Я знаю нашу автоматику, горжусь ею, верю ей. Я сижу и гляжу на циферблат хронометра.
Глубокий вдох…
— Находишься на расчетной орбите! — информирует меня Земля.
Выдох… Все! Я начинаю работать.
В космосе легче побывать, чем рассказать о нем так, чтобы тебя по-настоящему поняли. Сколько я ни расспрашивал тех, кто возвращался с орбиты, сколько ни вглядывался в фотографии и рисунки тех, кто стартовал до меня, представить космос таким, как он есть, мне так и не удалось. То, что я увидел сам, оказалось и похожим, и непохожим. Одно дело — голые факты, совсем другое — их восприятие. Тут-то и загвоздка!
Казалось бы, что особенного? Ну, изменились скорость и высота — параметры, с изменением которых летчики постоянно имеют дело. Все верно, если иметь в виду одну арифметику. Но помимо нее существует еще и непреложный закон диалектики: количество при определенных условиях переходит в качество. «Союз-3» не просто поднялся над планетой, он вырвался за ее пределы. Вокруг простирался иной мир — мир, с которым человек был знаком только мысленно, мир космоса…
Космос подавлял своим торжественным, бесстрастным величием. От него веяло глухим отчуждением. Но помимо космоса была Земля. Стоило только взглянуть вниз, в иллюминатор, чтобы понять, как она прекрасна. Поначалу Земля просто ошеломляла буйным великолепием красок. Никогда прежде я не видел ничего подобного. И хотя те, кто побывали в космосе до меня, охотно делились своими впечатлениями, действительность все же превзошла самые смелые ожидания. Я понял, что человеческие слова тут бессильны, это нужно увидеть своими глазами.
И я смотрел, неотрывно смотрел на Землю. Она была необыкновенна! Странно как-то видеть, скажем, сразу чуть ли не всю европейскую часть Советского Союза — от Баренцева до Черного моря — и разглядывать в то же время столичный парк культуры в Сокольниках или панораму ВДНХ. И тем не менее в какой-то мере это было именно так. Еще командир «Востока-3» Николаев рассказывал, что видел улицы городов, а американский астронавт Купер утверждал, что при благоприятных условиях с орбиты можно рассмотреть и еще более мелкие детали. «Я мог различать отдельные дома и улицы в такой безоблачной и сухой зоне, как район Гималайских гор… — писал он. — Я разглядел паровоз, заметив сначала его дым. Я видел также след корабля на большой реке в районе Бирмы — Индии».
Паровозов или отдельных домов я, правда, разглядеть не сумел, может, Куперу лишь показалось, а может, он обладал повышенной остротой зрения. А вот бурунчики от пароходов видел вполне ясно. На синей глади океана белые как сахар следы от корабельных винтов выглядели достаточно отчетливо. Кстати, сама синь водной акватории тоже не однотипна, она поражает глаз богатством различных красок и оттенков — от серо-зеленого до синевы с сединой. Цвета переходят друг в друга необычайно мягко и неприметно, оттенки настолько тонки, что уловить грань между ними практически невозможно: ее, по существу, нет. Хотя разница в окраске хорошо заметна.
Земля там, где нет больших зеленых массивов, имела чаще всего нарядный красно-коричневый оттенок. На ней четко просматривались замысловатые извивы и петли рек, прямые линии железных дорог и автомагистралей, поблескивающие в лучах солнца зеркальные пятна озер.
Города, если они не прямо под тобой, казались крупными темными пятнами самых причудливых форм и конфигураций; от многих из них тянулись далеко в сторону длинные шлейфы дыма. Большие села и пригородные поселки тоже нетрудно было разглядеть.
Но, пожалуй, наибольшую необычность и наибольшее цветовое богатство вобрала в себя та часть земной атмосферы, которая непосредственно прилегает к горизонту. Тут, как с первого же взгляда осознал я, любые слова бессильны, как, впрочем, и любая живопись со всей ее палитрой земных красок — космос на этот счет несравненно щедрее. Не могла помочь и цветная фотография и киносъемка: самые высококачественные пленки не передавали и десятой части бесконечного спектра оттенков.
В первые минуты я просто не мог оторваться от иллюминаторов. Но хотя наблюдения и входили в рабочую часть программы, однако меня ждали и другие, более неотложные дела. Уже в конце первого витка следовало провести сближение с беспилотным кораблем «Союз-2», выведенным на орбиту сутками раньше. Работа предстояла крайне важная и ответственная. К ней требовалось подготовиться заблаговременно.
Прежде всего следовало освоиться с невесомостью. Готовясь к старту, я провел в состоянии невесомости не менее десятка часов. Но одно дело тренировки на Земле, совсем другое — работа в космосе.
Невесомость, естественно, наступила сразу же, как только корабль вышел на орбиту. В первые минуты мне казалось, будто тело хотя и медленно, но непрерывно вращается вдоль незримой горизонтальной оси — так, будто бы я крутил в воздухе неправдоподобно замедленное сальто. Впрочем, ощущение это возникло лишь тогда, когда я закрывал глаза. Стоило их открыть — и все пропадало.
