На обратном пути, следуя на трофейном «Оппель-адмирале» через английский перевал, я, предварительно изучив карту, решил заехать в названный переводчиком лагерь, находившийся в английской зоне оккупации Австрии.
Имитировав неисправность двигателя автомашины, мы отстали от сопровождавших нас английских военных полицейских, а затем повернули в сторону поселка Глейсдорф. Проехав примерно 30 километров, оказались у цели. И здесь нам помог случай. Увидев сидевших в автомашине советских офицеров, к нам подбежал человек в английской солдатской куртке, из открытого ворота которой выглядывала тельняшка.
— Товарищи, откуда вы появились? Заблудились, наверное? Вас же тут могут растерзать казаки.
Этот бывший моряк почему-то вызвал у меня доверие, и я спросил его, не у них ли в лагере находятся белогвардейские генералы. Моряк ответил, что два или три дня тому назад Краснов, Шкуро и другие белые генералы уехали в Италию, будто бы в штаб английских войск. Радуясь встрече с советскими людьми, он рассказал, что в лагере находится сожительница генерала Шкуро, которая, возможно, хорошо осведомлена об их дальнейших намерениях.
На мое предложение помочь нам встретиться с этой женщиной моряк обещал незаметно вывести ее из лагеря под тем предлогом, что к ней пришел человек от Шкуро.
Прошло несколько минут томительного ожидания. И вот наконец появился наш знакомец с молодой женщиной. Подойдя к машине, она испуганно отпрянула, но моряк втолкнул ее на сиденье, а шофер дал газ.
На допросе в расположении наших войск Елена (так звали любовницу Шкуро) рассказала все, что нас интересовало. По ее словам, убывшие в Италию Краснов, Шкуро и другие главари казачьих частей (всего 15 человек) передали командующему союзными войсками в Италии генералу Александеру послание, в котором просили «взять их под защиту» и предлагали свои услуги в борьбе с коммунизмом. При себе они имели более 14 килограммов золота в изделиях, монетах царской чеканки и слитках.
Упоминание о наличии у белогвардейских главарей золота навело меня на дерзкую мысль. Проанализировав поведение членов английской делегации, с которой приходилось общаться, я посчитал, что самым подходящим для осуществления моего замысла будет заместитель главы делегации — подполковник. Он, по нашим данным, не имел отношения к разведке и проявлял к нам некоторые симпатии.
Заручившись согласием начальника отдела контрразведки «Смерш» армии полковника Окорочкова, я во время очередного посещения англичан заявил этому подполковнику, что хотел бы поговорить с ним наедине. Он согласился, и мы встретились в перерыве между заседаниями.
Я прямо предложил англичанину подойти к решению вопроса о судьбе белогвардейских генералов с позиции деловых людей.
— Что вы под этим понимаете? — спросил подполковник.
Я объяснил, что мы хотели бы, чтобы этих «старцев» англичане передали нам «под шумок» вместе с репатриируемыми казаками из «охранного корпуса», а имеющееся у генералов золото оставили себе.
— Поймите, — настойчиво убеждал я подполковника, — если «старцы» останутся у вас, то лично вы и ваши коллеги по миссии никакой выгоды не получите. Если же вы примете наш вариант, то будете располагать средствами, которых вам хватит надолго.
— Приятно, — сказал после некоторого раздумья англичанин, — что и среди вас есть джентльмены, с которыми может сотрудничать деловой человек.
Мы договорились, что подполковник посоветуется о деталях «операции» с двумя сослуживцами и на очередном совещании поставит меня в известность.
На следующей встрече он сказал, что «операция» по передаче белогвардейских генералов будет осуществлена по такому плану: под предлогом поездки в Щтаб генерала Александера их посадят без вещей в автомашины и доставят к нам.
Возвратившись в Грац, я доложил о состоявшейся договоренности командованию и получил полное одобрение своих действий.
Через день началась передача англичанами многих тысяч людей, подлежащих репатриации в Советский Союз. Местом передачи был избран австрийский город Юденбург.
Там я встретил моего «коллегу» — английского подполковника. Он сообщил, что Краснов, Шкуро и другие казачьи генералы через несколько часов будут доставлены сюда и переданы нам.
Все было сделано так, как мы договорились. Англичане же отобрали у «старцев» не только золото, но и другие ценные вещи.
Мы с товарищами доставили белогвардейских генералов в управление контрразведки «Смерш», а затем — в Москву.
Вот так это было…
VII.
Филимонов A. П.
КУБАНЦЫ В 1917–1918 гг.{23}
I. Кубанские казаки и государственный переворот 1917 г. Организация власти на Кубани
Из года в год в день Кубанского войскового праздника{24} на площади Екатеринодара происходило торжество выноса войсковых регалий и парад войскам гарнизона. От всех населенных пунктов: станиц, хуторов и сел в столицу Кубани вызывались почетные представители края для участия в торжестве.
Необыкновенно живописная процессия дефилировала по главной улице города, ведомая старейшим казаком. Представители населения несли старые, заслуженные в боях знамена, куренные значки, перначи, булавы и насеки — знаки атаманского достоинства, — царские грамоты, георгиевские трубы и литавры. Кубанский атаман и все представители правительственной власти с непокрытыми головами следовали за процессией.
Перед зрителями проходила наглядно вся старая, полная превратностей и тяжелых испытаний, казачья жизнь.
В царских грамотах, скрепленных громадной сургучной государственной печатью, всякий мог прочесть торжественное признание казачьих заслуг русскими монархами, начиная от Императрицы Екатерины II. Каждый монарх по вступлении на престол считал долгом заверить казаков в своей неизменной признательности и в незыблемости прав казачьих на земли и ранее дарованные им вольности.
Обласканные, счастливые, разъезжались почетные гости по станицам и возвращались к своей обычной, будничной жизни. Гипноз виденного и слышанного надолго заволакивал в сознании казаков розовым флером реальную действительность.
А действительность была такова.
Старое, императорское правительство поддерживало казачество как специальное, военное сословие, но в то же время зорко и неизменно принимало меры предупреждения и пресечения против подозреваемого у казаков бунтарского духа и наклонности к сепаратизму, или, как теперь говорят: «к самостийности».
