475
Просперировать – процветать (от франц. prosperer).
Речь идет не о стихотворении Г. «Цыганская венгерка», а о каком-то ее реальном цыганском нрототексте, из которого Г. взял двустишье «Чибиряк, чибиряк, чнбиряшечка…».
Грузины – район Б. Грузинской улицы в Москве.
В первопечатном тексте было: «Прежнюю нашу любовь»; исправлено по ритму.
Неизданные письма… Из архива А. Н. Островского. М., 1932, с. 455. Песня, созданная кем-то из шестидесятников, не похожа на революционные стихотворения Григорьева 40-х гг. – Полонский здесь ошибся. Впрочем, не исключено, что Григорьев в 60-е гг. создал музыку к чужому тексту.
Тетрадь опубликована: Русские пропилеи, т. 1. М., 1915, с. 213–217. Рукопись имеет помету: «По просьбе Григорьева».
Рукопись опубликована: Материалы, с. 311–312. (Список сокращений см. ниже).
Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т., т. X. М., 1956, с. 344–345.
Ср. тягу юного Л. Толстого к дневнику и к художественному расширению дневниковых записей до художественного очерка («История вчерашнего дня», 1851); см.: Эйхенбаум В. Лев Толстой. Кн. 1. 50-е годы. Л., 1928, с. 33–60.
Товарищ Григорьева дает очень не лестную характеристику его будущей жене: «…эта третья была хуже всех сестер, глупа, с претензиями и заика» (Соловьев С. М. Записки. М., [б. г. ], с. 99).
Кавелин оказался весьма рационалистичным и в сфере интимных отношений. Спровоцированный однажды на откровенность Л. И. Стасюлевич, женой М. М. Стасюлевича, издателя «Вестника Европы», Кавелин ответил своей знакомой интересным признанием: «Я никогда в жизни, с молодости, не знал любви и страсти, как ее описывают. Ко многим женщинам я питал и питаю глубокую дружбу и способен увлекаться. Но увлечениям я даю волю только тогда, когда совершенно уверен, что не сделаю этим никому вреда, не расстрою семейного положения, не принесу женщине несчастия и горя. Своим увлечениям я ни разу не приносил женщин в жертву, никогда не клялся в страсти, в вечной любви и т. п. Я позволял себе увлекаться, только когда видел, что это не стоило женщине тяжелой борьбы, упреков совести, когда она, уступая мне, не мучилась сознанием, что нарушила свой долг, свои обязанности. Жертв я бы мог просить, если б был в состоянии заменить женщине всех и все; но на это я не способен и знаю это. Из моих сближений никогда не выходило драм и трагедий, которых я тщательно избегал, потому что не могу выносить чужого горя и прихожу в ужас при одной мысли, что кому-нибудь может быть худо по моей вине» (М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке, т. II. СПб., 1912, с. 119, письмо от 16 марта 1868 г.; указано В. Г. Зиминой).
См.: Материалы, с. 396. Впрочем, В. Н. Княжнин не знал имени того Милановского и готов был спутать его с братом, Алексеем Соломоновичем.
См.: Блок Г. Рождение поэта. Повесть о молодости Фета. Л., 1924, с. 104.
См. главу «Гимны» Аполлона Григорьева» в кн.: Бухштаб Б. Я. Библиографические разыскания по русской литературе XIX века. М., 1966, с. 27–49.
Григорьев An. Избр. произв. Л., 1959 (Б-ка поэта. Большая серия), с. 570.
Григорьев А. Русская драма и русская сцена. 1. Вступление. – Репертуар и пантеон, 1846, № 9, с. 429.
Цит. по кн.: Гайденко П. П. Трагедия эстетизма. Опыт характеристики миросозерцания Серена Киркегора. М., 1970, с. 79.
Майков В. Н. Соч. в 2-х т., т. 1. Киев, 1901, с. 13, 15.
От двойственности до двойничества – один шаг! Двойственность – это наличие в жизни человека двух или более сфер (деятельности или сознания), которые очень не похожи друг на друга, чаще всего даже противоположны по сути. Переносясь из одной сферы в контрастную ей, человек существенно меняет воззрения, привычки, весь стиль мышления и поведения. Крайняя степень такого расщепления и переключения и оказывается двойничеством: человек начинает ощущать в себе двух разных лиц, чуть ли не физически даже разделенных! Таков хорошо изображенный в литературе путь двойников у Гофмана, Гоголя, Достоевского. Григорьев как личность в какой-то степени «освобождался» от своей двойственности на грани двойничества, воплощая в художественных романтических образах некоторые двойнические черты (или стремления) своей натуры: страстная экзальтация, демонизм и т. п.
Кубасова В. В. Проза Ап. Григорьева 40-х годов XIX века. – XXIX Герценовские чтения. Литературоведение. Научные доклады. Л., 1977, с. 29–33 (Ленингр. гос. лед. ин-т им. А. И. Герцена).
Ванслов В. В. Эстетика романтизма. М., 1966, с. 102.
См.: Егоров Б. Ф. Труд и отдых в русском быту и литературе XIX в. – В кн.: Культурное наследие древней Руси. Истоки. Становление. Традиции. М., 1976, с. 322–326.
См. в письме Григорьева к отцу от 23 июля 1846 г. воспоминания о нравственных страданиях, которые причинил отец сыну, благодаря К. Д. Кавелина за честь знакомства с Аполлоном: сын этим был глубоко унижен, ибо считал себя равным Кавелину (см. с. 298).
Ср. в труде современного нам исследователя предромантического и романтического мировоззрения: «Смерть, гибель делались предметом постоянных размышлений и венцом жизни. Это, естественно, активизировало героические и трагиче ские модели поведения. Отождествление себя с героем трагедии задавало не только тип поведения, но и тип смерти. Забота о «пятом акте становится отличительной чертой «героического» поведения конца XVIII – начала XIX столетий» (Лотман Ю. М. Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века. – Труды по знаковым системам. VIII. Тарту, 1977, с. 82). Как видно, поздний романтизм продлевал это мироощущение за пределы начала XIX в.
Barthes R. Sur Racine. Paris, 1964, p. 38.
Майков В. Н. Соч. в 2-х т., т. 1, с. 208.
Ср. еще в повести А. И. Герцена «Долг прежде всего» (1851): «Быть близким только из благодарности, из сострадания, из того, что этот человек мой брат, что этот другой меня вытащил из воды, а этот третий упадет сам без меня в воду, – один из тягчайших крестов, которые могут пасть на плечи» (Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т., т. VI, с. 299). Интересно, что если у писателей предыдущих поколений и возникали сходные ситуации, то главное внимание уделялось смягчению конфликта. Так, В. К. Кюхельбекер в романе «Последний Колонна» (1830-е гг.) подобную коллизию переводит в великодушный план: «Он спас мне жизнь, и с той поры он меня не чуждается: он понимает, как тягостна одолженному благодарность, когда тот, кому хочешь принесть ее, от нее отказывается» (Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979, с. 524). Но, с другой стороны, юный Станкевич в письме к Я. М. Неверову от 2 декабря 1835 г. уже жалуется, что ему «так обидно, так унизительно» после «великодушного упрека» девушки (Переписка Н. В. Станкевича. М., 1914, с. 342). Здесь еще только-только зарождается тот «поворот» чувства, который проявится десять лет спустя в русской литературе и критике. Поразительно, что П. В. Анненков, комментировавший письмо Станкевича в середине 50-х гг. (в книге «Николай Владимирович Станкевич». М., 1857), явно невольно модернизирует состояние Станкевича, подтягивая его к новым трактовкам: «Он начинает понимать все, что есть оскорбительного в непрошенных жертвах, неделикатность их и посягательство на самостоятельность человека» (Анненков П. В. Воспоминания и критические очерки, т. III. СПб., 1881, с. 341).
