Я думаю, уникальность романа «Изгой» еще и в его многослойности многообразности и даже многообразии воплощенных замыслов. Сатирик соединяется с социологом, и они вместе оспаривают утописта и идеалиста, открывателя виртуальной реальности. И победителя в этом споре разных ликов одного и того же автора нет и быть не может. Все-таки и даосские монахи, и русские странники, и народники-интеллигенты предпочитали, при всей малости своих материальных потребностей, иметь и внешнюю свободу, иметь возможность не думать ежеминутно о хлебе насущном. Кто живет в режиме выживания, лишен своего виртуального мира грез.
О какой же России мечтается автору, он до конца и сам не знает. Вести ее к благополучию, к той потребительской цивилизации Запада, к тому духовному тупику, который Александру Потёмкину отчетливо виден с высоты его горизонта? Нет. Этого автор для своей родины не желает. Но и видеть ее в нынешнем безысходном положении, разрываемой на части прожорливыми хищниками разных наций и разных мастей, он тоже не же-ла-ет! «Нынешняя Россия – не место для идеалистов, людей чести и праведников…»
Неслучайно в романе «Изгой» находится гораздо больше места для целой галереи сатирических героев нашего времени. И выглядят они в книге гораздо более реальными, чем мечтатели и утописты, не случайно сосредоточенные автором в сумасшедшем доме.
Может быть, даже помимо воли автора, сатирическая действительность наших дней, описанная образно, зло, с меткими характеристиками и красочными карикатурами, для большинства читателей перевешивает философско-виртуальную линию главного героя романа князя Иверова. Это как бы роман в романе. И внутренний мир гениального аналитика и философа-мечтателя как бы отделен и отдален от внешнего мира страстей и злоключений десятков мелких и крупных бесов и бесенят. Авантюрно-плутовской, увлекательно-сюжетный роман о том, как разношерстная компания русских и французских жуликов и проходимцев пыталась обокрасть и надуть впавшего в какую-то новую религиозность и утопическую отрешенность от жизни богатого чудака, накладывается на идеологический роман, так хорошо прочтенный Светланой Семеновой: «…„Изгой“ – новое явление очень русского жанра – идеологического романа как драмы идей, их столкновения, диалога, утверждения, сложившегося в многообразии своих вариаций во второй половине XIX золотого века отечественной словесности… Роман Потёмкина – среди тех произведений, которые опровергают расхожие у нас в конце прошлого века разговоры о смерти классической русской литературы, ее традиций психологизма, философичности, высокого учительства, того, что Даниил Андреев называл ее „вестничеством“. Более того, „Изгой“ продолжает еще одну ее важнейшую функцию: быть чутким сейсмографом подземных, еще только готовящихся выйти на поверхность сдвигов в сознании, в душе, в онтологическом выборе человечества…»
Вот об этих подземных сдвигах в нашем обществе мы еще и поговорим. Определим, каких же баллов достигло землетрясение, вызванное сдвигами сознания и души. Для этого узнаем у самого автора, он-то сам каким видит своего столь необычного для современной русской литературы героя: «История князя Иверова – это в какой-то мере история России в XX веке. Его возврат на родину – это восстановление своих национальных корней на новом витке развития… Приезд князя в Россию – это окончание старой и начало новой исторической реальности страны, соединение утраченного когда-то аристократизма… и того лучшего в нашем народном генотипе, что сумели сохранить, как искру Божию в себе, истерзанные социальными экспериментами россияне». То есть, автор явно против всех этих и прошлых, и нынешних рискованных экспериментов, терзающих народ, и мечтает о том времени, когда и его герои, и простые русские люди «возвращаются к нормальной жизни и избавляются от заложенного в них дьявольского, греховного начала». И главной целью для героев остается – вырваться из психушечной реальности, не теряя при этом свою виртуальную страну мечтаний и грез.
По сути, автор не идеализирует своего героя, сколь бы ни был он близок ему по многим позициям. Он посмеивается, когда князя Иверова, финансового гения, расчетливого экономиста, пресытившегося своим богатством, в минуты слабости так легко облапошивают международные авантюристки, так легко обводит вокруг пальца русский дипломат Шиндяпкин. И не сострадание к ближним влечет нашего героя сойти на социальный низ общества, не желание социальной справедливости, а всего лишь ницшеанские стремления почувствовать себя сверхгероем, сверхчеловеком во всем, и в богатстве, и в нищете: «Я был властелином финансового мира – отныне стану господином зловонных трущоб. Я безудержно удовлетворял желания, присущие сильным мира сего, – теперь же буду наслаждаться тем, чего все остерегаются и избегают, – убожеством и смрадом. Я был завсегдатаем многих известных домов Европы – теперь буду обитателем ночлежек и подворотен. Я носил одежду известнейших кутюрье – теперь облачусь в перелицованные лохмотья с мусорных свалок… Я был вознесен выше всех, принадлежал к мировой элите – теперь я паду ниже низкого, стану князем отбросов, сточных и выгребных ям…»
Но, оказавшись в другом мире, Иверов обнаруживает, что никто его князем отбросов делать не собирается, ибо там тоже своя иерархия и все места давно уже заняты. И господа зловонных трущоб заняты тем, что решают, как раздеть догола его самого, как воспользоваться его новым положением и отобрать все немалые деньги Иверова… Кроме всего прочего, по этой ницшеанской линии романа князь Иверов терпит крах, в конце концов понимая, что, отказавшись от богатств внешнего мира, он должен отказаться и от своенравного характера, обучаясь терпению и смирению. Может быть, в силу его ницшеанских качеств и окружают его пусть незаурядные, но в большинстве своем зловредные существа. Это ему еще предстоит – путь к простому человеку, путь к добру.
Неслучайно герою романа была уготована в его странствиях по Москве и встреча с дьяволом, и силы зла достаточно убедительно продемонстрировали ему свои возможности. Но зло всегда привлекает внешними земными благами, реальными земными пороками. Зло не может быть виртуально, его сила в материальности. Отказавшись от реальных богатств, Иверов становится недоступен искусителю. А уж от чего отказывается герой, читателю легко будет убедиться при чтении романа. Александр Потёмкин, как мало кто другой, обладает даром описания. То перед тобой роскошный стол яств, то коллекция редчайших вин, то сексуальные описания красавиц – и все подробно описано на нескольких страницах, со вкусом и любовью к деталям. Автор всегда старается писать о том, что знает хорошо, что прочувствовал сам. От любовных сцен до плавания на яхтах, от отношений с чиновниками до погони по московским улицам. К примеру: «Изящная походка австралийки придавала всему ее облику волшебный, захватывающий эротизм. Грудь играла на упругом, подтянутом теле, как бубенцы танцующей цыганки…» Или же описание прибежища алкоголика: «Это была неряшливая, пропитанная запахом алкоголя и дешевого табака двухкомнатная квартирка. Никакой мебели. В правом от окна углу лежал матрас. Он был измызган, как тюфяк сторожа в коровнике, как подстилка в тифозном бараке. Вместо подушки – сбитые в кучу старые лохмотья. Вместо покрывала – остатки потерявшего цвет демисезонного пальто. На полу валялись пустые бутылки, ссохшиеся объедки…»
