Еще за неделю с лишком до сражения при Лесной Петр получил от Мазепы через специального курьера извещение, что "малороссийский народ имеет некоторое опасение о том, что знатная часть войск малороссийских взята из Украины" на соединение с великороссийскими войсками и "в дальнем расстоянии обретаются из Украины", так что, когда неприятель пойдет на Украину, то "боронити Украины будет некому". Отвечая гетману, царь приказывает ему успокоить малороссийский народ, объяснив, что войска из Украины требуются сейчас для защиты границ великороссийских, которым угрожает неприятель, а если неприятель повернет к Украине, то на ее защиту будут посланы не только все малороссийские поиска, но и "все наше войско главное великороссийское". При этом Петр прибавляет, что так как шведы уже "марш свой обратили к реке Соже" и стоят у Кричева, то уже и указано Шереметеву идти со всем войском на оборону Украины "с поспешением"{37}. Затем последовало распоряжение Шереметева и Головкина, прямо обращенное к Мазепе, - идти к Стародубу, уже занятому русским отрядом Инфланта (из главной армии Шереметева). Ни в каком случае не желал и уже не мог Мазепа исполнить это требование. Соединив свои войска с шереметевской главной армией и оказавшись собственной персоной в руках Шереметева, Мазепа должен был начисто отказаться от плана немедленного перехода к Карлу. Гетман находился в момент получения распоряжения Шереметева и Головкина на реке Десне. Отсюда, "из обозу", 6 октября он и направил графу Головкину свой лукавый ответ.
Он находит "многие трудности", мешающие исполнить царское (и шереметевское) повеление. И войска мало, так что даже не к одному, "а к двум Инфлянтом" присоединить его, то все-таки не хватит сил "в поле" противостоять шведам. Войска его к тому же "все босые и голые" и ободрались. А главное волнение в народе: "Трудность наибольшая в здешнем народа вельми опасная". Между народом непостоянным "внутренне начинает расширятся" смятение. "Гультяи и пьяницы" бродят "великими компаниями по корчмам и с ружьем". Мазепа напирает больше всего на грабительский характер движения: "вино насильно берут, бочки рубят и людей побивают", а в Лубнах арендатора и ктитора до смерти убили, производят погромы, и все это ширится и захватывает даже "смирнейшие полки", бьют сотников, и уже образовались значительные шайки "гультяев": некий Перебийнос собрал 800, а другой (Молодец) собрал до тысячи. Мазепа, конечно, сгущает краски, чтобы Шереметев и Головкин позволили ему остаться на Десне (где он поджидал Карла XII). Он изображал дело так, что и вообще опасно вести малороссийское войско к Стародубу, потому что злокозненные грабящие все и всех "гультяи" могут даже учинить "чего, боже, сохрани" нечаянное нападение "на городы", где найдут "народ единомысленный". Все это сознательное преувеличение. Точно так же характерно голословное-уверение Мазепы, будто уже и вся старшина, полковники и сотники, ропщут и говорят, что если Мазепа уйдет, то "гультяи" перережут их семьи и ограбят их. Конечно, все эти запугиванья бунтом "гультяев" имели тут такую же очевидную цель, как и чистейшая выдумка, которой заканчивается письмо, будто Станислав Лещинский "идет к Киеву". Значит, никак, мол, Мазепе с войском нельзя идти на соединение с главной армией. И в постскриптуме Мазепа еще прибавляет, что пришли известия из Гадяча, будто там тоже "гультяи и пьяницы" "учинили было нападение бунтовное на замок" и хотели убить поставленного Мазепой "господаря", "который там в целом полку Гадяцком вместо губернатора", но не убили. И хотели там разграбить мазепины "пожитки", но не разграбили. Вообще выходит, не то бунтовали, не то собирались бунтовать.
Все это путано, нарочито преувеличено, и цель, как сказано, вполне ясна: отделаться от похода к Стародубу.
Но имеем ли мы право сказать, что это письмо лишено значения в качестве показания о настроениях народа на Гетманщине накануне перехода Мазепы к шведам? Ни в коем случае. В этом документе правда все-таки сквозит и пробивается через толстый слой лжи: Мазепа не смеет обвинить этих "гультяев и пьяниц", этих погромщиков, взломщиков и буянов в том, что, по его же соображению, конечно, больше всего должно было бы встревожить царя, фельдмаршала и Головкина, т. е. в государственной измене, в сочувствии к вторгнувшемуся врагу{38}. Значит, этого не было. А если так, то против кого же шли скопом, целыми деревнями, целыми вооруженными партиями по 800, по 1000 человек эти загадочные "гультяи и пьяницы"? Ответ дает, не желая того, сам Мазепа: движение направлялось против старшины, против "господарей" губернаторов, поставленных Мазепой, против "державцев", против вымогателей, насильников, крупных панов, эксплуататоров, возглавлявшихся самим вельможным паном гетманом. И вовсе не в "гульбе" и в "пьянстве", а в обострении под влиянием исключительных событий социального протеста было тут дело, в резком проявлении хронического антагонизма между эксплуатируемой массой и эксплуататорским классом. Такова единственная реальность, которую все же можно рассматривать и отличить в этом неискреннем, лживом, с дипломатической хитрецой и задними целями составлявшемся послании. В своем письме Мазепа приписывает буйство и пьянство не только посполитым крестьянам, но и ремесленникам ("швецы и кравцы") городов. Весь этот люд и восстал вскоре против Мазепы и шведов.
Настроение народа в деревне и городе было предгрозовым, это были лишь симптомы и предвестники бури. Чтобы буря разразилась, понадобилась потрясающая весть, что Мазепа перешел к шведам и что неприятель явился в Гетманщину. Тогда народная война против иноземных захватчиков слилась с уже начинавшейся борьбой против старшины и угнетателей, внутренних и проявилась во всей силе.
Отправив вышеупомянутое письмо, гетман получил новое напоминание от Головкина, настолько неприятное, что изменник написал в тот же день 6 октября второе письмо. "Изволишь ваша вельможность удивляться умедлению моему в маршу и что еще доселе не в случении пребываю з господином Инфлянтом генерал-маеором", - пишет Мазепа, и дальше идут на нескольких страницах подробные доводы и оправдания, которые предназначены к тому, чтобы удовлетворительно объяснить Головкину загадочное поведение гетмана. Он, Мазепа, сначала был занят организацией обороны Правобережной Украины против возможного появления Станислава Лещинского, потом устраивал переправу на Десне и т. д. А теперь как же ему идти в Стародуб? Кто же будет "боронить" "бедных людей" от неприятеля: "Якая будет оборона, когда я в Стародубовском полку от сего краю удаленным буду?" и т. д. "От сего краю", т. е. от Батурина, где у него уже припасена артиллерия и заготовлен провиант для шведской армии. И снова с ударением Мазепа указывает на будто бы начинающуюся в народе смуту: "... и тут в Украине своеволи гултяйской и начинающемуся смятению бунтовщичему умножится надежда и дерзновение"{39}.
