Ознакомительная версия.
В те секунды множество пуль, свистя, пролетали надо мной очень близко к телу, и, вероятно, одна из них задела и разбила торчавшую за спиной на поясном ремне стеклянную флягу, заключенную в брезентовый чехол. Я почувствовал это по тому, как внезапно обдало спину жидкостью. И тут же мне пришло в голову страшное предположение, что это моя собственная кровь вытекает из полученной в спину пулевой раны. Лишь грохнувшись вниз в свой спасительный окоп, понял, что со мной все в порядке.
Между тем почти рядом с нашей же пушкой упал новый вражеский снаряд. После этого я очень плотно прижался животом ко дну окопа, уже больше не поднимал ни на сантиметр свою голову и только слышал, как падают вокруг осколки и пролетают надо мною, свистя, пули. Так я пролежал, почти не шелохнувшись, несколько часов.
Что творилось тогда с коллегами по моему орудийному расчету, кроме погибшего Левина, а также с товарищами по второй пушке и вообще во всей батарее, я долго не мог знать: из-за опасности быть задетым пулей или осколком не решался даже на миг высунуть голову из окопа.
Танки еще своим обстрелом издалека совсем вывели оба орудия из строя. Но все же пара танков очень близко подъехала к пушкам, едва не завалив при этом по пути гусеницами мой окоп. Затем они остановились, немного постояли возле остатков орудий и отъехали прочь. Вероятно, танкисты захотели убедиться, что пушки больше не пригодны для дальнейшего использования и что вдобавок проехаться над ними, чтобы окончательно раздавить их своим весом, не требуется. Однако, удалившись метров на двести, танки все же опять произвели по остаткам пушек несколько орудийных выстрелов, что привело меня и других укрывшихся, как и я, в окопах товарищей к дополнительным, совершенно невообразимым страданиям.
Дело в том, что один из снарядов, посланных уходящими танками, угодил прямо на группу ящиков с нашими снарядами, которые ранее были сложены рядом с пушками. В результате стали рваться друг за другом в интервале от одной минуты до 10–15 минут в течение долгого времени и эти снаряды. Причем они рвались по одному или несколько штук сразу и очень сложным образом: одни взрывались непосредственно в ящике или около него, разбрасывая вокруг осколки, а другие – сначала вылетали из ящика из-за взрыва соседних и только потом сами рвались в воздухе или после падения на землю. При этом взрывы получались в основном из-за взаимной детонации снарядов. И во всех случаях разлетались в стороны и сыпались с воздуха на землю сотни осколков, которые много раз падали даже в мой окоп, но, к счастью, меня не задевали. Хорошо еще, что не успевший взорваться снаряд не влетел прямо ко мне и не взорвался в окопе. А о том, какой при взрывах возникал грохот, не описать словами!
Помимо разбрасывания осколков взрывавшиеся снаряды создавали еще и страшные световые эффекты: взлетая с места складирования, трассирующие образовывали на воздухе различные сочетания ярких огней. Кроме того, все они давали при взрывах цветные зарева вспышек. Выдерживать такие эффекты открытый человеческий глаз был не в состоянии. И опять нужно было лежать с закрытыми глазами, головой книзу и спиной кверху, плотно прижавшись ко дну и стенкам окопа.
И это было еще далеко не все: из-за взрыва находившихся у нас в небольшом количестве зажигательных снарядов, которые, взрываясь, были способны развивать температуру значительно выше 2000 градусов по Цельсию, загорелось в широком пространстве вокруг пушек и индивидуальных защитных окопов все, что могло гореть. Сразу же вспыхнула прошлогодняя сухая солома, которой мы раньше, взяв ее охапками со стога, замаскировали орудия, обе автомашины и, главное, каждый свой окоп. Полыхнул ярким пламенем и сам стог, который был сложен совсем недалеко от моего окопа, стала гореть даже оставшаяся после уборки хлеба стерня на поле. Горело, конечно, и то, что было на самих пушках. Так как весь этот «фейерверк» образовался как раз в то жаркое время дня, когда еще солнце очень хорошо грело, установились невероятно сильные жара и духота. И это тоже приходилось выдерживать.
Около моего окопа тоже все загорелось, и с возникшим из-за этого большим пожаром непосредственно возле себя бороться я из своего укрытия никак не мог, так как даже на миг нельзя было из него высунуться. И лично для меня очень неприятным последствием того пожара стало то, что сгорели дотла из-за загоревшейся соломы мои положенные сверху на ее слой по всем краям окопа крайне важные вещи. Среди них оказались: новенькая шинель из добротного темно-зеленого английского сукна, вещевой мешок со многим содержимым, сумка с противогазом (правда, давно надоевшим), деревянная ручка саперной лопаты и даже деревянные ложа и приклад винтовки, которая, как и лопата, стала вовсе непригодной.
Другим очень опасным последствием пожара явилось то, что начали рваться патроны для винтовки, находившиеся в вещевом мешке, положенном над окопом, а также внутри самой винтовки и в патронташе, накануне снятом с поясного ремня. Пули отлетали с бруствера окопа со свистом, и я ужасался от мысли, что они залетят и ко мне в окоп. Но к счастью, этого не произошло.
Стало очень трудно дышать из-за едкого дыма, запаха пороха, развороченной пыли. Все лицо, руки и одежда покрылись гарью. Начал тревожить неприятный запах жареного мяса, исходивший, вероятно, от сгоравшего тела убитого Левина, которое свисало головой вниз с кресла для первого наводчика на платформе разбитой пушки. И, чувствуя этот запах, я в душе ругал себя, считая в какой-то мере виной в гибели товарища свою несдержанность по отношению к нему.
Все перечисленные явления и сцены кошмара длились начиная от светлого послеобеденного времени 23 мая и кончая глубокой темной ночью на 24 мая. И весь этот период времени я был вынужден лежать в окопе, не разуваясь, не снимая с головы пилотки и постоянно находясь в очень неудобном для тела положении в три погибели. Лишь однажды, когда большая искра упала в окоп и зажгла в его заднем углу слой соломы подо мной, я приподнялся и с трудом загасил возникшее пламя, хлопая по нему рукавом правой руки и пилоткой.
С наступлением полной темноты взрывы снарядов, другие ужасные явления мало-помалу прекратились. Стала возникать ночная прохлада. И в это время у меня внезапно заболели голова и желудок. Кроме того, я начал сильно замерзать, и тело мое с головы до ног охватила невыносимая дрожь, хотя дополнительно к сохранившейся на себе верхней военной одежде на мне были под гимнастеркой теплый белый свитер, а под полугалифе – тоже теплые, темно-синие гражданские брюки от костюма.
Вспомнил, что против озноба надо принять дозу хинина. В связи с этим протянул руку над окопом, чтобы взять к себе вещевой мешок, лежавший раньше сверху, и достать из него пакетик с лекарством. Но того мешка больше уже не было, и остались из него только осколки чернильницы, алюминиевый котелок и синяя эмалированная кружка, которые, к сожалению, тоже окончательно вышли из строя. Сгорели, конечно, вместе с мешком и находившиеся в нем продукты сухого пайка, полотенце, мыло, кисет с махоркой, карандаши, бумага и многое другое. Почему-то стало очень жалко кружку, взятую с собой свыше трех лет назад в Москву из родительского дома в деревне как память о незабвенном отце. Я подумал: «Если останусь жив, то найду себе опять такую же кружку». (И кстати, это свое желание я осуществил перед возвращением на родину после окончания войны.)
Ознакомительная версия.
