И вот переписка о покупке участка под хату тянется из месяца в месяц до самой смерти Шевченко.
Он просит даже купить лес на постройку, посылает разные варианты плана хаты. Бесконечно повторяет просьбу найти ему «курносую чернявку» — невесту.
Мог ли знать тогда поэт, что генерал-губернатор Васильчиков еще в августе 1859 года решительно писал начальнику Третьего отделения в Петербург:
«Если бы Шевченко пожелал поселиться в здешнем крае, то я полагал бы отклонить его намерение. Водворение его здесь я не считаю удобным…»
XXII. ГЛАШАТАИ ГРЯДУЩЕГО ДНЯ
Нигде ни в чем отрады нету
Душа, поднявшись до рассвета,
Напряв немного, вновь легла
А воля душу сторожила, —
Беднягу снова подняла
Дрянная малую смутила
— Рыдай! — сказала — Солнца нет!
Не загорится правды свет! —
Но душу обманула воля
Уж солнце всходит над землей
И день приводит за собой.
Зашевелились на престоле
Крепкохребетные цари.
И будет правда на земли!.
Глашатаем, провозвестником света нового дня ясно сознавал себя Шевченко в эти годы острой революционной обстановки в России.
Образ идущего после темной ночи лучезарного дня, после мрака самодержавного, крепостнического гнета — яркой революционной вспышки и социального обновления становится излюбленным образом в гражданской, политической лирике Шевченко 1859–1861 годов.
С твердой верой в победу революции поэт восклицает:
Мука! Мука!
О скорбь моя, моя печаль!
Когда ты сгинешь? Или псами
Цари с министрами рабами
Тебя затравят, изведут?
Не изведут! А люди тихо
Без всякого лихого лиха
Царя на плаху поведут!
Как бы проникая взором сквозь туманную пелену времени, поэт обращается к борцам за торжество истины и справедливости:
А вы по всей земле без страха,
Предтечи светлые, прошли
…Будет бито
Царями сеянное жито
А люди вырастут. Умрут
Цари и те, что не зачаты
И на воспрянувшей земле
Врага не будет, супостата,
А будут сын и мать, и свято
Жить будут люди на земле
Он предсказывал гибель царизма, подобно тому как погибали рано или поздно все деспотические монархи: хищника-царя
Подстерегли
И, заковавши крепко в путы,
В Египет люди отвели
На каторгу
Когда появился новый деспот, так же притеснявший народ,
И этот не избег оков, —
Он схвачен был, тот пес на троне,
В тюрьму посажен в Вавилоне
Глубокую, чтоб бедный люд
Не слышал яростного рыка
Самодержавного владыки,
Царя несытого…
Пройдут «дни беззакония и зла». Поэт уверенно предрекает царям и вельможам неминуемый исход:
Ветер с поля
Дохнет, сметет, очистит путь,
И ваше злое своеволье
Купаться будет и тонуть
В своей крови. И плач великий,
Совсем не схожий с львиным рыком,
Услышат люди. Этот плач —
Никчемный, долгий и поганый —
Народной притчей скоро станет!
Самодержавный этот плач!
Тогда-то перед трудовым народом откроется широчайшее юле деятельности. Вот почему с таким горячим чувством обращается поэт к этому грядущему дню всенародного творческого расцвета:
Земля моя, распашися
Ты в степи просторной!
Ты прими в себя, родная,
Ясной воли зерна!
Распашися, развернися,
Расстелися полем!
Ты засейся добрым житом,
Ты полейся долей!
На все стороны раздайся,
Нива-десятина!
Ты засейся не словами
А разумом, нива!
Выйдут люди. Время жатвы
Настанет счастливой.
Расстелись же, развернись же,
Убогая нива!!!
Романтическая взволнованность раннего эпоса поэта, разрушительная аналитическая сила социальных раздумий эпохи «Трех лет», задушевный лиризм, проникновенность образов «невольничьей поэзии» — все соединилось в лирике и поэмах Шевченко 1859–1861 годов в период наивысшего расцвета его поэтической мощи.
В этих стихах часто можно проследить прямое развитие традиций мужественной гражданской лирики Рылеева, Пушкина, можно услышать интонации, напоминающие и едкие сарказмы Лермонтова, и гневные призывы Барбье, и иронические реплики Беранже; однако же творчество Шевченко составляет совершенно самостоятельную и совершенно новую страницу в истории мировой литературы.
Богатство красок и интонаций, то страстно бичующих, то чарующе мягких, то вдохновенно пророческих, дает поэту возможность раскрыть большой и сложный мир человеческой души и социальной действительности в их неразрывном единстве.
Это, собственно, прежде всего изъявление своего отношения к жизненным категориям, своего понимания этой действительности.
Вот поэт начинает свои размышления взволнованным обращением к народу:
О люди! бедные, слепые!
К чему, скажите, вам цари?
К чему, скажите, вам псари?
Вы все же люди, не борзые!
Потом внезапно меняет тон, чтобы изобразить простой, реалистический городской пейзаж:
Иду. И холодно, и сыро,
И снег, и темень. И Нева
Тихохонько из-под моста
Выносит тоненькую льдинку.
А я шагаю над Невой
Да кашляю в ночи сырой.
Этот почти графически точный рисунок, напоминающий излюбленную шевченковскую гравюру — офорт, внезапно сменяется остросоциальной бытовой картинкой: воспитанниц какого-то приюта ведут на похороны скончавшейся царицы Александры Федоровны:
Вдруг вижу: кротки, как ягнята,
По грязи шлепают дивчата,
А дед (несчастный инвалид)
Плетется сзади, ковыляет,
В овчарню будто загоняет
Чужое стадо…
Однако об этом нельзя говорить спокойно, и тон снова резко меняется — на гневный, уничтожающе-обличительный:
…Где же стыд?
И где тут правда?! Горе! Горе!
Сирот, голодных, чуть не голых,
Погнали к «матери» дивчат —
Последний долг отдать велят
И гонят, как овец отару.
Таким образом, подготовлен вывод, возвращающий читателя к первым строкам стихотворения: неизбежно должен наступить день кары для всех «царей» и «царят» на земле, и только тогда взойдет солнце правды для всего народа, иначе неминуема катастрофа.
