— Вот кончится революция, — мечтательно говорил Ванечка, — завоюем мы власть, установим пролетарскую диктатуру, и — кто знает? — может, из кого-нибудь выйдет большой ученый. Будем тогда гордиться старой дружбой».
Я сознательно тороплю события бабушкиной биографии, чтобы поскорее добраться до истории с Зениным, которая, как завалявшееся в сухом чулане, а потом попавшее во влажную почву зерно, проросла в сегодняшний день. Необходимость встретиться с ним вновь возвращает повествование в Петербург конца 1906 года, на очередное судебное заседание по делу Совета рабочих депутатов.
Не только едва наметившиеся ростки будущего и попытка выявить третьего участника подпольной типографии, о которой речь впереди (бабушка — Карл — Зенин), вынуждают меня возвращаться к старым записям, порой радующим, порой повергающим в отчаяние, как если бы они были моими собственными, но и что-то еще, что имеет непосредственное отношение к портрету протагониста, который я хотел бы написать в той же свободной манере, в какой столь близкий мне художник писал портрет своей дочери.
«Художник писал свою дочь, но она, как лунная ночь, уплыла с полотна. Хотел написать он своих сыновей, но вышли сады, а в садах — соловей! И дружно ему закричали друзья: — Нам всем непонятна манера твоя! И, так как они не признали его, решил написать он себя самого. И вышла картина на свет изо тьмы, и все закричали ему: — Это мы!».[37]
Я обнаружил, что линии Камо — бабушка Фаро, Камо — Ханояны, а также Камо — Цхакая стягиваются в один сюжетный узел. Во всяком случае, достоверно известно, что заграничный паспорт для Миха Цхакая перед его поездкой в Лондон весной 1905 года достал именно Камо. В княжеском одеянии он прошел с чемоданом нелегальной литературы через весь Тифлис до дома, где жил Цхакая, поскольку своих денег не было, а партийные тратить не хотелось. (Еще один пример, которым мог бы воспользоваться Богдан Кнунянц, отводя клевету властей на социал-демократов в связи с деятельностью Совета рабочих депутатов). Не только бабушка (разговор на Коджорской дороге по пути на стрельбище), но и Миха считал Камо легкомысленным человеком. (Как мог не вызвать подозрений грузинский князь, идущий пешком по Тифлису с тяжелым чемоданом в руке?) В этих же бабушкиных записях, посвященных Камо, упоминается имя Тиграна Исаханяна, товарища Богдана по реальному училищу, того самого, в квартире которого она останавливалась во время своих кратковременных приездов в Москву. Исаханян был последним нз близких, кто видел Богдана в тюремной больнице весной 1911 года.
Итак, бабушка пишет: «В Баку среди партийцев очень скоро стало известно о том, что группа членов боевой организации большевиков под руководством Камо 13 июня 1907 года средь бела дня на Эриваньской площади в Тифлисе напала на кассира Государственного банка, сопровождаемого пятью конными казаками и двумя охранниками. В результате непродолжительной стычки она сумела изъять двести пятьдесят тысяч рублей на нужды все еще готовящегося вооруженного восстания и спрятать их в безопасном месте. Среди нас не было такого, кто бы не волновался за судьбу Камо, не ждал известий о нем.
Однажды поздним августовским вечером кто-то постучал в дверь моей конспиративной квартиры на Великокняжеском проспекте. Открыв дверь, увидела офицера с прекрасной военной выправкой.
— Камо! — бросилась к нему. — Живой! Откуда? Как ты? Рассказывай.
— Фаро, — перебил он меня, хмуря брови, — не время сейчас. За мной могли следить. Я собрался за границу. Но вместо того, чтобы попасть на Черное море, забрался в Баку. Я говорю с тобой так, потому что знаю: ты — могила. Хочу отсидеться где-нибудь. Если удастся, хотя бы несколько дней. Нужно замести следы. Случайно встретил Степана, он дал твой адрес, считая его самым надежным. Богдан бежал из ссылки, ты слышала?
— Да.
— Они с Лизой в Берлине, кажется.
— Разве?
— Точно не знаю. Давай условимся: о моем появлении в Баку никто не должен знать. Даже самые близкие товарищи. Употреби все свои связи, чтобы достать мне на девять-десять дней сугубо безопасное место. Кроме того, нужны два безукоризненно чистых, лучше новых, заграничных мужских костюма моего размера с полным комплектом белья и прочего, новый кожаный чемодан иностранного производства, шляпа и остальное, что соответствует внешности интеллигентного молодого человека. Степан говорил, что все это ты можешь достать. Теперь запри меня и иди искать то, о чем прошу. Я пока отдохну немного. Совсем не спал ночью.
Покормив и уложив дорогого Камо, вышла на улицу. Нужно было что-то срочно предпринимать. Время позднее. Тут я вспомнила о лудильной мастерской Серго Мартикяна и отправилась к нему. Это был подлинный друг и товарищ, которому можно довериться.
Серго и его жену Сато я застала за работой. Она всегда помогала Серго, находилась в курсе всех его партийных дел. При ней можно говорить свободно. Вот уж кто был „могилой“, так это Сато. Жили они скромно, даже скудно, как рядовые рабочие. Ко времени моего прихода дети уже спали. Когда я рассказала, в чем дело, оба были сильно озадачены. Предприятие связано с огромным риском. Дело нешуточное, но медлить нельзя. Мы вместе думали, к кому бы еще обратиться с подобной просьбой, но не могли никого припомнить.
— Вот что, Фаро, — сказала Сато. — Отправляйся-ка ты домой и присылай его к нам. У нас все-таки безопаснее, чем у тебя. Вот старый костюм Серго, пусть он его наденет. А утром постараемся что-нибудь придумать.
Если бы Камо выследили, им обоим — Серго и Сато — грозила смертная казнь. И они знали об этом. А ведь у них было трое маленьких детей, они сами еще были очень молоды, любили друг друга, были счастливы.
Камо отвели в мастерской угол, скрыв его золочеными рамами, разной церковной утварью, медными статуэтками. Серго так завалил угол, что если бы даже пришли с обыском, то ни за что не догадались бы, что там прячется человек. Так говорил Серго. И Сато ему вторила. А утром следующего дня, когда я пришла к ним с полными руками сладостей для детей, Сато шепнула мне:
— Пускай еще день-другой останется у нас. Там видно будет.
За чаем я рассказала Камо о своей попытке вступить в диверсионную группу. Он пожурил, что я не посоветовалась с ним.
— Я-то решил, это у тебя несерьезно. Ты же интеллигентка, Фаро. Кто бы мог подумать. Я был тогда дураком, не раскусил тебя. Мы бы вместе таких дел наделали.
После чая я отправилась на поиски нужных вещей для Камо. В то время самым влиятельным членом Красного Креста, обслуживающим большевиков, был врач Георгенбургер, женатый на дочери богачей Цейтлиных. Жил он с женой в их доме на Большой Морской улице. От имени Бакинского комитета я попросила его срочно приобрести необходимые вещи. У Камо и Георгенбургера оказался одинаковый размер одежды, так что, прежде чем покупать, он мог примерить на себя. Жена Георгепбургера только что получила из Парижа посылку с галстуками и носовыми платками. Отобрав наименее ей нравившиеся, она отдала их мне.
