Этот выбор, как и решение главной задачи — Крещение Руси, — выпадут на долю Ольгиного внука Владимира. И спустя четверть века тот во многом повторит путь своей бабки. Так же, как и Ольга, Владимир будет выбирать между Западом и Византией, так же выслушает проповедников-латинян, явившихся в его страну, и так же примет крещение от византийских священников — только не в Константинополе, а у себя дома, в Киеве, или же, по летописной версии, в греческой Корсуни, захваченной им у греков. Владимиру удастся добиться того, чего так и не смогла добиться Ольга, — учреждения самостоятельной Киевской митрополии, подчиненной непосредственно константинопольскому патриарху. Христианство будет по существу завоевано им, станет своего рода трофеем, добытым в войне с греками, а потому с позиции силы он сможет диктовать свои условия василевсам ромеев. После его триумфального возвращения из Корсунского похода киевляне, вчерашние язычники, будут принимать крещение прежде всего как княжескую веру, причем как веру князя-триумфатора, победителя греков, подчиняясь прямому повелению Владимира, объявившего любого, кто откажется креститься, своим личным врагом. («Если кто не придет завтра на реку — богат ли, или убог, или нищий, или раб, — да будет противник мне!» — такие слова князя приводит летописец.) Благочестие Владимира, по точному выражению киевского митрополита Илариона, будет «сопряжено с властью»{286} — и в этом главное отличие действительного, состоявшегося Крещения Руси при Владимире от так и не состоявшегося крещения киевлян при Ольге. Но при всем том выбор Владимира во многом будет предопределен примером его бабки, поистине «мудрейшей среди всех человек», как назовут ее Владимировы бояре. Крещение Ольги в Царьграде и ее попытка распространения христианской веры на всю Русь подготовят почву и станут образцом для его собственного крещения и последующего крещения всей Русской земли.
Глава седьмая.
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ
В последние десять лет жизни Ольга почти не упоминается в источниках, вновь как будто бы растворяясь в тумане забвения и тишины. После рассказа о ее крещении и спорах с сыном летопись вновь вспоминает о ней лишь под 968/69 годом, незадолго до ее смерти, в рассказе об осаде Киева печенегами. К этому времени княгиня пребывала здесь вместе с внуками, сыновьями Святослава, еще детьми: «И затворилась Ольга во граде с внуками своими, Ярополком, Олегом и Владимиром, в граде Киеве…»{287}Что ж, с определенного возраста забота о внуках — главное предназначение любой женщины. Собственно, в русскую историю княгиня Ольга и вошла прежде всего как бабка: «баба Володимерова» — таков наиболее распространенный эпитет, сопровождающий ее имя в русских источниках.
Воспитание внуков и хозяйственные дела — это всё или почти всё, что осталось ей после того, как Святослав взял в свои руки бразды правления государством. Занятый почти исключительно войной, он по-прежнему не слишком интересовался внутренней жизнью своей страны и даже собственным княжеским хозяйством. Князь-воин, привыкший обходиться в походе самым необходимым, спать на сырой земле и есть пищу, испеченную на углях, он и прежде не был частым гостем ни в княжеских покоях матери, ни даже в собственном дворце. Киев явно тяготил его, и надо полагать, что он гораздо лучше чувствовал себя в обстановке военного лагеря, среди походных шатров, бряцания оружия и воинственных кликов соратников. «Не любо мне в Киеве быть», — признавался он матери и киевским боярам.
Сохранилось описание внешности Святослава, принадлежащее византийскому историку Льву Диакону. Святослав выглядит как прирожденный воин, напоминая своим видом позднейших запорожских казаков: «Умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос — признак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерные… В одно ухо у него была вдета золотая серьга; она была украшена карбункулом, обрамленным двумя жемчужинами. Одеяние его было белым и отличалось от одежды его приближенных только чистотой»{288}.
Это описание было сделано во время встречи Святослава с императором Иоанном Цимисхием на Дунае по завершении большой русско-византийской войны. Святослав сидел в ладье вместе с другими воинами-гребцами. Он и греб наравне с прочими, «ничем не отличаясь от них». В сражении же, лихой схватке Святослав был первым; он неудержимо бросался в бой, не боясь встретиться в единоборстве с сильнейшим из своих врагов. Легко, «аки пардус» (то есть словно гепард, барс), ходил он в походах, с готовностью отдаваясь войне, и его знаменитое «Хочу на вы идти!» должно было приводить в трепет любого из его соседей, ближних и дальних. «Таковы же и все прочие его воины были», — свидетельствует киевский летописец, автор восторженной похвалы князю{289}.
Летопись называет трех сыновей Святослава — старшего Ярополка, Олега и Владимира. Это были дети от разных матерей. О матери Ярополка и Олега (если, конечно, они были единоутробными братьями), мы ничего не знаем[201]. Известно лишь, что ее статус значительно превосходил статус матери Владимира: она была «водимой», то есть законной, женой князя. Владимир же родился от рабыни, ключницы Ольги, почему и получил обидное прозвище «робичич», то есть сын «робы». Необычность его происхождения заключалась даже не в том, что его мать не была свободной женщиной (превращение «робы» в случае рождения сына в законную, наделенную всеми правами жену было в те времена, по-видимому, в порядке вещей), а в том, что Малуша принадлежала не самому князю, а его матери. Мы уже знаем, что связь сына с ключницей стала причиной жестокого гнева Ольги, которая выслала Малушу в Будутину весь. Здесь Владимир и появился на свет. Но к 969 году он пребывал уже в Киеве и воспитывался вместе со своими единокровными братьями при дворе бабки.
Ольга «печашеся» и «промышляше» о внуках и «вельми… любяше» их, по выражению ее позднейшего Жития. Наверное, именно она познакомила княжичей с начатками христианской веры. Однако крестить внуков Ольга не решилась. Агиограф XVI века объяснял это тем, что княгиня опасалась, «как бы не сотворил что безместное (неподобающее. — А.К.) непокорный сын ее Святослав», а потому «оставила сие на волю Божию» и лишь «молилась обо всех»{290}.
