Ознакомительная версия.
«Можно ли сомневаться в существовании Господа, если все вокруг нас это доказывает? Недаром величайшие умы были убеждены в этой истине».
22 апреля. Утром император завершил свое завещание, где прямо написал: «Я умираю преждевременно от руки английской олигархии и нанятого ею убийцы… Я умираю в лоне Римской апостольской церкви. Я завещаю моему сыну свою славу, свое имя и своих друзей. Ничего более ему не потребуется для получения трона. Я рекомендую моему сыну никогда не забывать, что он рожден принцем Франции, и никогда не соглашался служить инструментом в руках триумвиров, угнетающих ныне Европу. Он должен воспринять мой девиз «Всё ради народа Франции». Мой сын не должен помышлять о мести за мою смерть. Пусть он будет человеком своего времени. Пусть властвует в мире со всеми народами и помнит: если он захочет продолжить мои войны, то будет попросту обезьяной… Пусть читает и чаще размышляет над историей – это единственная подлинная философия… Но все, чему он научится, не поможет, если в его сердце не будет гореть священный огонь добра…»
Он отдал еще много распоряжений и написал много слов. Потом он распределял свое состояние: «Я хочу заплатить все свои долги». Он завещал передать огромную сумму вдове Киприани. Этого вынести я не мог и позвал графа. В его присутствии я рассказал императору о заслуженной смерти негодяя.
«Да, Сир, – добавил граф Монтолон, – мы были его палачами. Я думал, что ваша фраза в завещании: «Я умираю преждевременно от руки английской олигархии и нанятого ею убийцы» означает, что вы это поняли».
Император долго молчал, а потом сказал: «Бедный Киприани!» После чего… вдвое увеличил сумму, оставленную семье мерзавца! И повторил: «Меня отравили англичане. Запомните это!»
Только это ему было важно. И потому он оставил деньги негодяю. Чтобы только англичане считались его убийцами».
Я прочел последние строки вслух и посмотрел на Маршана. И Маршан на моих глазах стал покрываться потом… Он прошептал:
– Вы считаете?..
Я не ответил. Он понял все, о чем я думал, ибо сам, видно, думал о том же.
Мы долго молчали. Смеркалось. Я велел слуге принести свечи и продолжил читать дневник.
«Император сказал: «Я хочу, чтобы произвели вскрытие моего тела… (Он хотел, чтобы все увидели – он отравлен!) И еще: я хочу, чтобы мое сердце поместили в сосуд со спиртом и отвезли его в Парму моей дорогой Марии Луизе… Скажите ей, что я ее нежно любил и никогда не переставал любить… – И еще раз повторил: – Я прошу со всей тщательностью произвести вскрытие моего тела и подробный отчет вручить моему сыну. Я хочу также, чтобы после моей смерти поехали в Рим к моей матери и моему семейству и рассказали обо всем, что происходило на этом печальном утесе. И не стесняйтесь говорить всем, что великий император умер в самом жалком положении, чувствуя недостаток во всем, и брошенный всеми… кроме своей Славы!»
И он дописал в завещании большими буквами: «Я оставляю в наследство всем царствующим домам ужас и позор последних дней моей жизни».
После чего завещал передать сыну все дорогие ему вещи: «Мою шпагу, которая была при мне под Аустерлицем, золотой несессер, который проехал со мной от Ульма до Москвы… и был при многих победах над его дедушкой… орден Почетного легиона, часы Фридриха Великого и медальон с моими волосами…» И добавил:
«Я желаю, чтобы мое тело покоилось на берегах Сены среди народа Франции, который я так любил. Впрочем, так оно и будет – вы это увидите…»
Потом он еще раз перечел завещание и сказал: «Жаль будет не умереть, когда навел такой порядок в своих делах».
23 апреля. Император бредил. Вдруг спросил:
«Где Гурго?»
«Он уехал, Сир».
«С моего разрешения?»
«Вы даже письмо для него написали…»
«Где Киприани? Позовите его».
«Он умер».
«Ну что ж, он решил ждать меня там… Он не мог оставить меня одного… верный пес…»
Так он назвал негодяя.
Потом вдруг позвал графиню Бертран, которую до этого почему-то очень не любил… Она сказала мне, рыдая: «Как он изменился! Я рада, что он вернул мне свое расположение. Но была бы счастливее, если бы он позволил мне ухаживать за собой…»
А он все звал знакомцев:
«Где Бетси, где господин Бэлкомб?»
«Они уехали».
«Когда же?»
«Несколько месяцев назад».
«А почему Киприани мне до сих пор не доложил?»
«Киприани умер».
«Да-да, конечно… Отправился выведать, что меня ждет там…»
2 мая. Совсем незадолго до смерти он вдруг начал вспоминать своих погибших маршалов и генералов: «Клебера убили в Египте, Дезе – при Маренго… На берегу Дуная остался мой храбрец Ланн… Под Бауценом убит Бессьер… Под Макерсдорфом – Дюрок… Бертье и Жюно покончили с собой… Мюрат и Ней – расстреляны… Но живы изменники – Бернадот, Мармон…»
И вдруг заговорил как-то мечтательно, называя меня… Киприани!
«Скоро, Киприани, меня не будет. И каждый из вас получит сладкое утешение – вернуться в Европу, встретить любезных друзей и родных… И я ведь тоже получу свое утешение – я тоже увижу моих храбрецов. Где-нибудь высоко над Елисейскими Полями я встречу своих погибших солдат и маршалов. Клебер, Дезе, Бессьер, Ланн, Дюрок, Массена, Ней, Мюрат, Бертье… Мы будем беседовать о наших победах, о нашей общей славе. Надеюсь, к нам присоединятся и Ганнибал, и Цезарь, и Сципион, и Фридрих… Как это будет отрадно! Только боюсь, Киприани, что в Европе немножко испугаются, увидев в небесах так много вояк…
4 мая. Он впал в забытье и с криком: «Убийца – Англия!» вскочил с кровати. Монтолон боролся с ним, и император пытался его задушить – ему, видно, мерещилось, что он борется с англичанами. Из соседней комнаты прибежали мы с Бертраном и силой уложили его в постель.
Более он не двигался. И умирал – молча…
Ночью был ужасный шторм. Непрерывно лил дождь, ветер будто собрался все снести. У дома переломило иву, под которой император так любил сидеть. Да, он все забирал с собой – буря вырвала все посаженные им растения. Последнее дерево долго боролось, но и оно было вырвано с корнем и исчезло в потоке грязи, низвергавшемся с гор…
Всю ночь император стонал, к утру впал в забытье. И в забытьи шептал – очень ясно – одно и то же: «Франция… мой сын… армия…»
5 мая. День заканчивался. И дождь вдруг прекратился, в небе показалось солнце. Оно уже заходило…
Император вдруг широко открыл глаза… будто что-то увидел… И отдал душу Господу. Было 5.49 пополудни… он скончался. Врач засвидетельствовал последний удар пульса – он держал императора за руку и смотрел на часы… это были часы Истории.
И в следующий миг (я подчеркиваю: в следующий же миг!) ударила пушка – ибо без десяти шесть был заход солнца. Пушка будто отсалютовала ему, и солнце тотчас скрылось за горизонтом.
Ознакомительная версия.
